Дзержинский и пояснил, – документы остались в кабинете. К тому же не совсем свежие данные. Я приготовлюсь и вам телефонирую.

– Ну, хорошо, хорошо, – произнёс Ленин и доверительно взял под руку, поднявшегося с места Феликса Эдмундовича. Владимир Ильич чуть склонился к собеседнику, снизу вверх заглянул в глаза и сказал:

– Ну, тогда на этом завершим нашу встречу. Когда будете готовы, сообщите мне немедленно. Это очень важный вопрос. Как бы, не важнее этого. Я вас провожу.

– Владимир Ильич я и сам дойду, – попытался отказаться Дзержинский.

– Ничего, ничего, – Ленин увлек собеседника к выходу и, перейдя на шёпот, добавил. – Тем более, что мне после чаёв надо бы water closet посетить.

Они вышли в коридор и медленно шли к выходу. Ульянов по-прежнему держал «железного» Феликса под локоть и наставлял на прощание:

– Не брезгуйте, а лучше съездите отдохнуть на недельку. Я знаю, что здоровьишко у вас не ахти какое.

Дзержинский согласно кивал головой. Возле выхода в прихожую они расстались, и Ленин прошёл чуть дальше. Свернул направо, заглянул на кухню, попросил горничную Сашу забрать из кабинета стаканы, а сам закрылся в туалете.

Владимир Ильич был доволен, но не результатом разговора, а состоянием своего организма. Память не подвела, мысль работала ясно и чётко, голова не кружилась – именно это и послужило причиной приподнятого настроения Ленина. Думалось и надеялось, что болезнь отступила надолго, и оставалось достаточно времени для продолжения дела всей жизни – построение коммунистического общества.

20

НИИ психического здоровья, рабочие апартаменты Верховного целителя

Алексей Савельевич сладко почивал в новых апартаментах на узкой, но удобной постели. В коридорах стояла полная тишина, только изредка нарушаемая гулкими шагами дежурного, проверяющего посты. Луна злобно заглядывала в узкую щель зашторенного окна.

В больнице был введён комендантский час, и после отбоя категорически запрещалось покидать палаты. За прошедшие несколько недель дисциплина была наведена, больные смирились с новым порядком посещения столовой, а установленное стимулирование заметно улучшило бытовые условия в общественных местах.

Больные теперь старательно выполняли все указания, взамен получали пропуска на обед и в сортир. Недовольные отправлялись в карцер и до сих пор там пребывали, не подавая о себе известий.

Службу охраны нововведения, тем более, устраивали. Под предводительством Куроедова и при кураторстве Полковника они получили все мыслимые в пределах больницы льготы.

Боссель после установления жёсткой дисциплины немного успокоился и стал увереннее себя чувствовать, однако по ночам по-прежнему частенько просыпался в тревоге и волнении духа. В такие моменты он наведывался в подвальный санузел за советом. Благо, что невидимка всегда был готов его принять и успокоить.

В том блоке, где жил новый руководитель, имелось всё для работы и быта, только туалетом новый главврач продолжал пользоваться прежним. Поначалу все посмеивались над этим чудачеством, но затем привыкли, и даже был выделен специальный дежурный сопровождающий. Невдомёк было окружению Босселя, что походы эти имели особенный смысл.

После того, как Алексей Савельевич достиг своей цели, то испытал обидное разочарование. Власть он получил, любой человек мог быть отправлен в карцер, а по сути, в морг по первому же его распоряжению. Весь персонал и больные трепетали при его появлении. Однако Боссель не чувствовал удовлетворения. Руководство оказалось рутинным перенесением приказов, декретов, распоряжений и инструкций из головы, а вернее, из угла в санузле через его голову на бумагу. Всё вышеперечисленное он получал от подвального невидимки. Высокая должность уже не тешила самолюбия и казалась делом обыденным. Оказалось, что не все решения легко проводились в жизнь – приходилось преодолевать сопротивление ближайшего окружения. Порой, это не получалось вовсе. Власть оказалась понятием относительным.

Лишь изредка, когда Алексей Савельевич принимал самостоятельные решения о судьбе того или иного человека, адреналин взрывал сердце и горячил кровь, но затем приходил страх, который постепенно разрушал нервную систему.

Всего несколько недель назад больничный гений, смирившись с пожизненным прозябанием на жёсткой кровати в палате № 2, был почти счастлив, но тогда не осознавал этого. Бывало, засыпая, Алексей тихо мечтал о высокой должности, представлял, как он будет управлять делами, улучшать жизнь людей, короче говоря, станет поборником справедливости бессловесных больных, а потому станет уважаемым и всеми любимым руководителем. Сладко уснув, он видел счастливые сны и просыпался с неохотой и разочарованием. Реалии оказывались хуже грёз, Однако теперешняя действительность оказалась ещё невыносимее.

Чтобы остаться у власти приходилось совершать, отнюдь не те поступки, о которых грезилось. Невидимый голос и вовсе принуждал Верховного целителя к преступным деяниям. Нет, совесть Босселя почти не мучила, – его мучил страх. Подсознательно он понимал, что вечно быть властителем не получиться, и конец всё равно наступит.

Прошло уже достаточно времени, чтобы Боссель задумался над тем, что последует дальше? С какой целью подвальный невидимка привёл его к власти? Как и кому придется за все это отвечать? Так что при всём внешнем благополучии, Верховный целитель чувствовал себя достаточно напряженно, и чем дальше, тем тревожнее становилось у него на душе.

У Босселя была мечта, а теперь её не стало. Остался только страх, который Алексей заглушал жестокостью и деспотизмом. Только так он мог спрятать внутреннюю слабость и неуверенность от постороннего взгляда.

Вдруг где-то на втором этаже бешено завыл баян Сергея Ильича, и раздалась разудалая частушка:

Пароход идёт

Волны кольцами

Будем рыбку кормить

Комсомольцами!

Затем послышался дикий топот. Это пьяный Полковник после исполнения очередного куплета, принялся бешено танцевать. Он и не знал, что это были частушки собранные среди народа ещё в 1932 году редакцией газеты «Большевистская смена» на Кубани.

Сергей Ильич не удержался в глубокой присядке и упал на бок, но музыкальный инструмент из рук не выпустил. Он был действительно виртуозным музыкантом и лёжа, продолжил пение, аккомпанируя себе на баяне:

Троцкий едет на свинье,

А Ленин на собаке.

Вся деревня испугалась,

Думала – казаки!!

Сергей Ильич попытался подняться, продолжая игру, но в результате музыкальный инструмент вырвался из рук, возмущенно заохал и умолк. Перестал петь и любитель народного творчества, но шума меньше не стало. Полковник громко кряхтел, орал, пытаясь подняться. Подбежавшие патрульные тащили его под руки, роняли, а подопечный грязно ругался на них, на старую власть и на нового руководителя.

Возмущённый музыкант начал драться, и тогда охранникам ничего не оставалось сделать, как попытаться скрутить буяна. Потасовка становилась всё более яростной и шумной.

Больные в палатах энергично заскрипели кроватями. Проснулся и Алексей Савельевич. Он быстро сел на кровати. Сердце его бешено колотилось. Боссель