— Безоговорочно выполнять приказания, — сказала сестра Брамфетт, — и быть преданными своим наставникам. Послушание и преданность. Привейте ученицам эти качества, и вы получите хорошую медсестру.

Она с такой злостью разрезала картофелину на две половинки, что нож заскрежетал по тарелке. Сестра Гиринг рассмеялась.

— Вы на двадцать лет отстали от жизни, Брамфетт. Эти правила были хороши для нашего поколения, а нынешние дети спрашивают, разумны ли приказания, прежде чем начинают их выполнять, и что сделали их наставники, чтобы заслужить к себе уважение. И, в целом, это неплохо. Как надеетесь вы привлечь умных девушек к профессии медсестры, если обращаетесь с ними, как со слабоумными? Мы должны поощрять их: пусть задают вопросы по поводу назначенных процедур, и даже дерзят — иногда.

По выражению лица сестры Брамфетт было ясно, что она, например, охотно обойдется без умных девушек, коль скоро проявления их ума столь неприятны.

— Ум — это еще не все. В том-то и беда нашего времени. Ведь люди думают, что это так.

— Дайте мне умную девушку, — сказала сестра Ролф, — и я сделаю из нее хорошую медсестру независимо от того, считает ли она это своим призванием. А вы берите себе глупых. Они могут тешить ваше самолюбие, но никогда не станут настоящими профессионалами.

Говоря это, она смотрела на сестру Брамфетт, и нотки презрения явственно слышались в ее голосе. Далглиш опустил глаза в тарелку и сделал вид, что полностью поглощен скрупулезным отделением мяса от жира и хрящей. Реакцию сестры Брамфетт можно было предвидеть.

— Профессионалами! Мы говорим о медсестрах. Хорошая медсестра считает себя от начала и до конца только медсестрой. Конечно, она профессионал! Думаю, мы все уже признали это. Только в наши дни чересчур много всяких идей и разглагольствований о статусе. А гораздо важнее успешно выполнять свою работу.

— Но какую именно работу? Разве не об этом как раз мы себя спрашиваем?

— Вы, может, и спрашиваете. А я совершенно четко знаю, чем занимаюсь. В данный момент, к примеру, на моих руках целое отделение с очень тяжелыми больными.

Она отодвинула в сторону тарелку, с привычной ловкостью накинула на плечи плащ, кивнула им напоследок, то ли прощаясь, то ли предостерегая, и, с болтающейся на плече гобеленовой сумкой, по-крестьянски переваливаясь с ноги на ногу, с важным видом быстро направилась к выходу из столовой. Глядя, как она уходит, сестра Гиринг засмеялась.

— Бедная старушка Брамфетт! Послушать ее, так у нее всегда очень тяжелые больные.

— Да, только тяжелые, — сухо сказала сестра Ролф.

Они закончили обед, почти не говоря ни слова. Потом, пробормотав что-то про практическое занятие в отделении уха-горла-носа, ушла сестра Гиринг. И Далглиш возвращался в Дом Найтингейла с сестрой Ролф. Они вместе вышли из столовой, и он взял свой плащ с вешалки. Затем они прошли длинным коридором и через амбулаторное отделение. Сразу было видно, что оно лишь недавно открылось: отделка и мебель были все еще по-новому яркими. Большой холл, в котором были уютно расставлены пластиковые столики с креслами и ящики с цветами в горшках, а на стенах висели непритязательные картины, выглядел довольно оптимистично, но у Далглиша не было желания здесь задерживаться. Как всякий здоровый человек он испытывал неприязнь и отвращение к больницам, частично из брезгливости, и эта атмосфера нарочитого оптимизма и фальшивой обыденности не столько успокаивала, сколько пугала его. Запах дезинфекции, который был эликсиром жизни для мисс Бил, наводил его на более мрачные мысли о бренности жизни. Он считал, что не боится смерти. Раза два на своем жизненном пути он приближался к ней, и это не слишком испугало его. Но он ужасно боялся старости, смертельной болезни и беспомощности. Его страшила мысль о потере независимости, об унизительности дряхления, об отказе от права на частную жизнь, о болях, от которых весь свет не мил, о выражении терпеливого сочувствия на лицах друзей, знающих, что их снисходительность скоро уже не потребуется больше. Все это, наверно, придется пережить, если только раньше его не настигнет быстрая и легкая смерть. Что ж, он готов. Он не настолько самонадеян, чтобы считать себя застрахованным от участи других людей. Но пока он предпочитал, чтобы ничто не напоминало ему об этом.

Амбулаторное отделение находилось рядом с травматологическим, и, когда они проходили мимо его двери, туда ввезли носилки-каталку. На носилках лежал тощий старик: с его влажных губ, придвинутых к краю плевательницы, тонкой струйкой стекала блевотина, он бессмысленно вращал глазами, казавшимися огромными на обтянутом кожей высохшем лице. Далглиш почувствовал, что сестра Ролф на него смотрит. И, оглянувшись, перехватил ее задумчивый и, как ему показалось, презрительный взгляд.

— Вам здесь не нравится, правда? — спросила она.

— Конечно, мне здесь не очень уютно.

— Мне теперь тоже, только, как я думаю, по совсем другим причинам.

Они немного помолчали. Потом Далглиш спросил про Ленарда Морриса: обедает ли он в столовой со всеми, когда бывает на работе.

— Очень редко. По-моему, он приносит с собой бутерброды и съедает их в своем кабинете. Он предпочитает быть наедине сам с собой.

— Или с сестрой Гиринг?

Она презрительно усмехнулась.

— Надо же! А вы уже в курсе? Ну разумеется! Я слышала, что он был у нее в гостях вчера вечером. Но, кажется, угощение или то, что за ним последовало, не пошло ему впрок. До чего же полицейские любят копаться в грязном белье! Странная, должно быть, работа — вынюхивать чужие пороки, как собака обнюхивает каждое дерево.

— «Порок»… не слишком ли это сильное выражение для сексуальной озабоченности Ленарда Морриса?

— Да, конечно. Это я просто хотела поумнее выразиться. Но не стоит забивать вам голову этой связью между Моррисом и Гиринг. Она продолжается с переменным успехом так долго, что уже стала почти респектабельной. О ней теперь даже и не сплетничают. Гиринг из тех женщин, кому обязательно надо кого-то опекать, а он любит поплакаться в жилетку о своей ужасной семейной жизни и о возмутительном поведении здешних врачей. Он считает, что они не воспринимают его как равноправного специалиста. Кстати сказать, у него четверо детей. И мне кажется, что, если бы его жена решила с ним развестись и они с Гиринг могли беспрепятственно пожениться, это их вовсе не обрадовало бы. Безусловно, Гиринг хотелось бы иметь мужа, только не думаю, чтобы она предназначала эту роль для бедняги Морриса. Скорее…

Она запнулась. Далглиш спросил:

— Думаете, у нее есть более подходящая кандидатура?

— Почему бы вам не спросить у нее самой? Она не поверяет мне своих секретов.

— Но вы несете ответственность за ее работу? Ведь инструктор по практике подчиняется директору медучилища?

— Я несу ответственность за ее работу, а не за моральный облик.

Они подошли к выходу из травматологического отделения, и только было сестра Ролф протянула руку, чтобы открыть дверь, как из нее навстречу им величаво выплыл мистер Кортни-Бриггз. За ним, переговариваясь, следовало несколько молодых врачей в белых халатах и с фонендоскопами, висевшими на шее. Те двое, что шли по бокам от него, почтительно кивали, внимая тому, что говорит сей великий муж. Далглишу подумалось, что самомнение, пошловатость и грубоватая savoir-faire[14]мистера Кортни-Бриггза ассоциируются у него с определенным типом преуспевающего специалиста. Словно читая его мысли, мисс Ролф сказала: