– Отчего вы решили, господин Филимончик, будто «другой поэт» задумал убийство девочки?

– Это и дураку понятно-с, – с недоумением пожал плечами задержанный. – То отравленное пирожное подсунет, то конфеты с ядом даст.

– Откуда вы знаете, что пирожные отравлены, а конфеты с ядом?

– Тут ведь вот какая история. В первый день я просидел, глядя в трактирное окно, просто так-с, а на второй день вижу – рядом с цветочницей трется какой-то господин, и вроде как видел я его где-то раньше. И тут я вспомнил – ну да, конечно! Виделись в издательстве-с. Стал смотреть внимательнее. Несколько раз тот господин прошел мимо девочки туда-сюда, точно не решаясь что-то сделать, а потом вдруг подскочил и сунул Лизе в руку кулек конфет. Я моментально выскочил из трактира и успел забрать конфеты до того, как Лиза вытащит и съест хотя бы штучку. И, вы знаете, я оказался прав. Я отдал конфеты собаке, и бедное животное, проглотив конфетки, моментально скончалось.

И вот тогда я понял-с, что Лизе грозит смертельная опасность. Я сказался на работе больным и с раннего утра и до позднего вечера, все то время, что мать Лизы продавала цветы, сидел в трактире и не спускал с Лизы глаз. И, как только видел того пожилого поэта, тут же бежал к «Метрополю» и ждал, какую еще гадость он выкинет. Со скеттинг-ринга мне каждый день телефонировали и спрашивали, когда я вновь смогу приступить к своим обязанностям – барыни очень обижались, что меня долго нет. И я решил девочку забрать с улицы и спрятать в безопасное место. Специально для этого домик присмотрел-с и убежище обустроил-с. Вот и объясните, господин хороший, что я плохого сделал?

Филимончик с недоумением моргал глазами, явно не понимая, в чем его обвиняют.

– Ну, допустим, Харитон Миронович, вы выполнили условия договора, – нехотя признал Чурилин. – А как ваш херувим собирался выполнить свою часть сделки?

– В августовском альманахе «Скорпиона» должно быть напечатано мое стихотворение. Я ни секунды не сомневаюсь, что так и будет.

На этом беседу с Филимончиком пришлось отложить до выхода альманаха. И по всему выходило, что если ротмистр Шалевич вызвал Пурпурного маниака к себе в кабинет, значит, открылись новые обстоятельства.

Чурилин заглянул к Шалевичу, и тут же увидел лежащий на столе альманах, по открытой странице которого ротмистр нетерпеливо барабанил короткими пальцами. Перед Шалевичем сидел инструктор Филимончик и с нескрываемым удовольствием смотрел на раскрытую страницу и выбивающие ритм пальцы ротмистра.

– Доброе утро, господа, – хмуро проговорил Чурилин, чувствуя за спиной горячее дыхание фон Бекка и упирающуюся в икру треногу киноаппарата. – Полагаю, господин Филимончик, в альманахе, как и было обещано, напечатаны ваши стихи?

– Совершенно верно. Напечатаны-с.

– Под стихами господин Филимончик подписался как «Александр Зорин», – уныло сообщил ротмистр.

– Ну что же, это его право, – согласился сыщик.

И, обращаясь к задержанному, уточнил:

– Не обманул, выходит, херувим-то?

– Не обманул-с.

– И, значит, связи у вас с ним нет?

– Никакой.

– И кто он, вы тоже не знаете?

Задержанный отрицательно качнул тщательно завитой головой и закурил.

– А как он хотя бы выглядел?

– Обыкновенно выглядел-с. Белокур, кудряв, волоок, с русой бородкой и припадает на одну ногу.

– На правую или левую?

– Этого уж я, господин хороший, прошу прощения, не заметил-с.

Больше из Харитона Филимончика выудить ровным счетом ничего не удалось. Тяжело вздохнув, Чурилин вызвал конвой, попросив проводить задержанного в камеру. Когда конвойный закрывал за собой дверь кабинета, из коридора раздался крик Филимончика:

– Да вот же он-с! Тот самый, пожилой поэт, что на Лизу покушался!

Чурилин беззвучно выругался. И, обернувшись к Герману, криво усмехнулся, проговорив:

– Как вы понимаете, господин фон Бекк, поездка в «Скорпион» и разговор с Амалией Карловной откладываются на неопределенное время – необходимо допросить вновь появившегося фигуранта по делу о похищении. Пойдете со мной?

– И вы еще спрашиваете! Может показаться странным, но я, Василий Степанович, стараюсь запечатлеть все, что попадается мне на пути, – заметил владелец кинофабрики. – Никогда не знаешь, что может пригодиться.

Утро настало внезапно. Еще не было и семи часов, когда меня разбудила деятельная Вера Донатовна. Она заглянула в комнату и бодро выкрикнула:

– Соня, подъем! Вставай – вставай! Нечего разлеживаться!

Протянув руку, я взяла со стула смартфон, и, взглянув на время, взмолилась:

– Пожалуйста, Вера Донатовна! Можно я еще полчасика посплю?

– Никаких полчасика! Ну ты и лентяйка, – маршируя к кровати с явным намерением сдернуть с меня одеяло, возмутилась старуха. Но я откинула одеяло еще до того, как она успела дойти до кровати.

– Намотала на себя тюля, неудобно спать, – поморщилась она, рассматривая мою ночную сорочку.

– Мне удобно, – вяло огрызнулась я, поднимаясь с кровати.

– Марш умываться и завтракать, – распорядилась соседка, ретировавшись из комнаты и уже из-за двери сообщив, что завтрак будет готов через десять минут.

Достав полотенце, я вышла в коридор и рядом с дверью в ванную столкнулась с дядей. Широко расставив ноги и перегородив собой проход, Карлинский стоял в огромной цветастой футболке и спортивных трусах, делающих его похожим на отпускника-россиянина на турецком курорте. Сходство дополняло перекинутое через плечо влажное полотенце и покрытый бисеринками росы серебристый ежик волос.

– Чего подскочила в такую рань? Вера Донатовна подняла? – сочувственно улыбнулся он.

– Я бы еще спала и спала, – страдальчески поморщилась я.

– Вера Донатовна, значит, тебя поднимает. Тебе не нравится, а ты терпишь.

– Ага, терплю.

– Ну, терпи, терпи, вечная потерпевшая.

– Нет, а что я должна была сделать? – растерялась я. – Выгнать ее вон и закрыть за ней дверь?

– Для начала ты должна убрать с лица выражение жертвы. И при любых обстоятельствах помнить, что ты взрослая самодостаточная женщина. Вера Донатовна тебе не командир. Она твоя соседка. А если ты боишься, что Вера Донатовна не возьмет тебя на работу в Дом культуры, то, смею тебя заверить, на твое место не слишком-то много желающих – зарплата кружковода чисто символическая, на эти деньги в Москве не проживешь. Так что ты Вере Донатовне нужнее, чем она тебе. В следующий раз гони ее в шею.

Я не поверила своим ушам, и потому переспросила:

– Как это – гнать в шею?

– Обыкновенно. Так и скажи – пошла вон.