— Ну, мы её хотя бы сыскнули, — заявил Явор Заядло. — Она где-то туте, в этой вонявой отбросной кучище.

Фигли, открыв рты, стояли перед пузырящимся, гниющим месивом Объекта Движимости. Под завалами мусора что-то загадочно побулькивало, вертелось и взрывалось.

— Туда суйносить — всё равно что на верную смерть, — заявил Чокнутый Крошка Артур. — На верную смерть, грю! Вы все обрычены!

— Ах-ха, мы и так все обрычены, ранее или попозжее, — весело заверил Явор Заядло. Он принюхался. — Что ишшо за хренищная вонизма такая?

— Звиняй, Явор, энто я, — пригорюнился Туп Вулли.

— Ых, наэ, твою вонизму я бум-бум, — возразил Явор. — Но, знатца, нюхивал я такое прежде. Тот идучий вражина, которого мы на дороге унюхали. Нды? Весь в чёрном. Огроменная недостача по части глазевых яблоков. Как выгребенная ямина вонявал, и в выгребенную ямину ему дорога. И памятуется, вякал он разные гадственные словья о нашей мал-малой громаздой карге. Моя Джинни грит, надыть нам держаться к мал-малой громаздой карге поближе, и думкаю я, этой чучундре пованниться не помешает.

Чокнутый Крошка Артур ненароком ускорил события.

— Дыкс ты, Явор, разве не в курсах, что туда соваться запрещено законом, ыть? — Он указал на древний, полурасплавленный знак, на котором едва разборчиво проступали слова:

Явор Заядло так и впился в знак глазами.

— Ых, вот теперча ты мне выбора не оставкал, — заявил он. — Да ишшо напомнил, что мы ужо мертвяки[25]. Вперёд!

На языке у Тиффани вертелись десятки вопросов, но на самый верх пробился главный:

— А что будет, если Лукавец меня настигнет?

Госпожа Смит мгновение глядела в потолок. А потом ответила:

— Ну, наверное, с его точки зрения, это будет что-то вроде свадьбы. А с твоей точки зрения, это всё равно что быть мёртвой. Нет, хуже, поскольку ты-то окажешься внутри, наблюдая за тем, что он способен сотворить, вооружённый всеми твоими способностями и могуществом, с твоими близкими и знакомыми. Кажется, где-то ещё оставался последний кексик?

«Я не стану бояться», — твердила себе Тиффани.

— Рада это слышать, — вслух произнесла госпожа Смит.

Тиффани в ярости вскочила со стула.

— Не смейте этого делать, госпожа Смит!

— Уверена, где-то был ещё один кексик, — откликнулась госпожа Смит. И тут же добавила: — Так держать, госпожа Тиффани Болен.

— Я, между прочим, справилась с роителем. Я в состоянии о себе позаботиться.

— А о своей семье? Обо всех, кого ты знаешь? Ты защитишь их от атаки, которую они даже не заметят? Ты не понимаешь. Лукавец — это не человек, хотя когда-то им был, а ныне он даже не призрак. Он — идея. И, к сожалению, для этой идеи пришло время.

— Ну, по крайней мере, я чувствую его приближение, — задумчиво промолвила Тиффани. — Он него невыносимо воняет. Даже хуже, чем от Фиглей.

Госпожа Смит кивнула.

— Да, это разит от его сознания. Это запах порчи — порчи в делах и в мыслях. Твой разум её улавливает, не знает, что с ней делать, и регистрирует как «вонь». Все предрасположенные к магии эту порчу чуют; а вот когда с нею сталкиваются обычные люди, порча их меняет, отчасти уподобляя Лукавцу. Так что, куда бы он ни направился, беда следует за ним по пятам.

Тиффани знала в точности, о какой беде идёт речь, хотя воспоминания рывком перебросили её в прошлое, ещё до пробуждения Лукавца.

Мысленным взором она видела, как обугленные по краям обрывки бумаги порхают туда-сюда; мысленным слухом слышала обречённые вздохи ноябрьского ветра, а хуже всего, о да, всего хуже, мысленным носом чуяла резкую, едкую вонь полусожжённой старой бумаги. В памяти Тиффани клочки трепетали на безжалостном ветру, точно раздавленные, искалеченные мотыльки, которые, тем не менее, всё ещё отчаянно пытаются взлететь.

И на этих клочках были звёзды.

Люди вышли строем под звуки лютой музыки и грубо выволокли из дому помешанную старуху, чьё единственное преступление, насколько могла судить Тиффани, заключалось в том, что зубов у неё не осталось и от неё попахивало мочой. Люди швырялись камнями, расколотили окна, убили кошку — это всё творили хорошие люди, милые люди, знакомые Тиффани люди, с которыми она сталкивалась каждый день, — они всё это совершили и с тех пор никогда не заговаривали о случившемся. Тот день каким-то образом выпал из календаря. В тот день, набрав полный карман опалённых звёзд, не зная сама, что делает, но исполненная решимости сделать то, что нужно, она стала ведьмой.

— Вы сказали, какие-то ведьмы сражались с ним и победили? — спросила Тиффани у госпожи Смит. — А как им это удалось?

— Последний кексик наверняка лежит в пакете с именем кондитера. Ты на нём не сидишь, часом? — Госпожа Смит откашлялась. — Удалось благодаря тому, что это были очень могущественные ведьмы, они понимали, что значит быть могущественной ведьмой, они пользовались случаем, пускали в ход все уловки и, как я подозреваю, угадывали мысли Лукавца ещё до того, как он угадает их мысли. Я проделала долгий путь сквозь время, чтобы узнать о Лукавце побольше, — добавила она, — и одно скажу точно: убить Лукавца можно только с помощью лукавства. Тебе придётся его перелукавить.

— Не очень-то он и хитёр, если ему потребовалось столько времени, чтобы меня найти, — возразила Тиффани.

— Да, меня это озадачивает, — промолвила госпожа Смит. — И тебя тоже должно озадачить. Я бы предположила, что ему понадобится гораздо больше времени. Уж всяко не два года. Либо он стал умнее — а, признаться, умничать ему особо нечем, мозгов-то нет, — либо что-то привлекло к тебе его внимание. Что-то — или, вероятнее, кто-то, наделённый магической силой. У тебя есть недоброжелатели среди ведьм?

— Совершенно точно нет, — заверила Тиффани. — А не осталось ли в живых хоть кого-нибудь из тех ведьм, которые его побеждали?

— Осталось, да.

— Я вот думаю — может быть, мне встретиться с кем-нибудь из них и спросить, как им это удалось?

— Я же тебе объяснила, он — Лукавец. С какой стати ему дважды попадать в одну и ту же ловушку? Тебе придётся придумать свой собственный способ. Те, что тебя учили, на меньшее и не рассчитывают.

— Это, случайно, не очередное испытание какое-нибудь? — спросила Тиффани и тут же смутилась: до того неуклюже это прозвучало.

— Ты разве не помнишь, что постоянно твердит матушка Ветровоск? — промолвила госпожа Смит.