Солдаты робко поднимали головы. Произвели перекличку, поморгали. Выбрался из кустов невысокий худосочный офицерик в щеголеватой полугражданской одежке. Махнул рукой, выразительно показав на руины…

Они входили в развалины крадучись, ломаной цепочкой, готовые стрелять на каждый шорох. Офицер – за спинами, зыркал по сторонам. Крайний в цепи внезапно вырвался вперед, подбежал к чреву подвала, сунул туда нос. Отодвинувшись, озадаченно почесал фуражку.

– Хрен с ним, Онищенко! – крикнул офицер, брезгливо переворачивая ногой мертвого Гасанова. – Подохнет, никуда не денется! Все они подохнут, твари краснопузые…

Руины не подавали признаков жизни. Субботин не шевелился, нянчил терпение. Случилось ровно то, на что рассчитывал. Пятеро солдат и офицер сошлись в районе подводы. Забросили винтовки за плечи, с любопытством вытянули шеи. Тип в тужурке оттолкнул низкорослого солдатика в разорванной гимнастерке, протиснулся первым, отгреб солому с лежащего на дне подводы ящика. Заскрежетала отдираемая крышка. Субботин приподнялся. «Ты знаешь, товарищ Субботин, как найти черную кошку в темной комнате? – спросил у него как-то в беззаботные ссыльные годы Лева Рыбский. – Запомни хороший совет – наступи ей на хвост». Он приподнялся, вытащил немеющими пальцами предохранительную чеку из запала последней гранаты. Как-то бережно, можно даже сказать, нежно подкинул по навесной. Стальной комочек допрыгал до подводы. Услышав стук, коротышка удивленно глянул под ноги. Резко повернул голову офицер, демонический блеск плеснул из глаз. «А ведь где-то мы с господином встречались», – удивленно подумал Субботин. Впрочем, до того ли сейчас? Он закрыл голову руками.

Теперь он знал, что такое предел возможностей. Но оторвался от прогнувшейся крыши. Целая вечность прошла, пока он подполз к краю, спустил ноги, нащупал что-то твердое и свалился вниз. Пошатываясь, подошел к тому, что осталось от подводы и людей. «Лошадок жалко», – подумал мимолетно. Посеченные осколками, они еще вздрагивали, серая в яблоках пыталась приподняться на передние ноги, жалобно кося. Он выстрелил ей в голову, чтобы не мучилась, добил пожилого, в угреватой сыпи солдата, скребущего ногтями. С остальными полный порядок. Офицер лежал, уткнувшись носом в каменную крошку, подчиненные – вповалку. У одного лицо срезало, другому ползатылка оторвало, у солдата, подстрелившего Петруху, разорвана грудь, ребра в кровавой каше торчат наружу…

Он оперся на подводу, перевел дыхание. Голова взрывалась, спазмы сдавливали горло.

– Эй, гном подвальный… – сипло выкрикнул Субботин. – Вылазь, закончилась война…

Густо закашлялся, опустившись на колени. Все болячки, что удавалось сдерживать, полезли наружу. У подводы оторвало колеса, сам же короб и груз практически не пострадали. Он стащил с мертвого солдата парусиновый вещмешок, вытряхнул содержимое, принялся набивать ювелирными изделиями. Брал горстями цепочки, браслеты, перстни, жемчужные ожерелья с фермуарами из аквамарина, подвески с бриллиантами, золотые кольца, портсигары из серебра 84-й пробы, серьги, кулоны, медальоны, колье из «миланского полотна», шпильки для шляп, причудливые фигурки из платины и нефрита, предметы сервировки стола, ссыпал из ладоней, как песок, равнодушно наблюдая за магическим искрением. Вся тайга от Турова до храма напичкана золотом, но собрать его уже невозможно. В ста шагах – шалимовская коллекция, но и к ней прикасаться нельзя: пусть лежит до лучших времен, он запомнил место…

Вещмешка не хватило. Он раздобыл второй, тоже принялся набивать. Приковылял Петруха Макаров – извазюканный, окровавленный. Подобрал где-то жердину, на нее и опирался, перетаскивая волоком простреленную ногу. Опустился на землю, смотрел очумевшими от боли глазами, как командир нянчится с буржуйской заразой. Субботин упаковал поклажу, прикинул на вес. Задумчиво уставился на Петруху.

– Прикончишь, Яков Михайлович? – безучастно поинтересовался парнишка. – На кой хрен я тебе теперь сдался?

– Дурак ты, Петька, – поморщился Субботин. – Не смыслишь ни хрена в гуманистических идеалах. Ну ничего, я тебе позже рыло начищу – когда поправишься.

В пожитках убиенных нашелся бинт, немного йода. Он перевязал скулящего парня, поставил на здоровую ногу, всунул под мышку клюку.

– Сам пойдешь, братец. А мне уж найдется чего нести…

Стороны света еще не путались. Он побрел на северо-восток: в просвет между ельником и безлесным холмом, похожим на курган татаро-монгольского завоевателя. Петруха костылял сзади, обливаясь потом. Пройти им удалось лишь метров четыреста. Раздался револьверный выстрел, пуля прожужжала над головой. «Метко», – подумал Субботин, вздохнул и остановился. Про двух разнополых гражданских, прилипших к отряду белых, он в кутерьме забыл. А теперь вдруг вспомнил.

Какие прилипчивые, однако. Белых третировали своим скандальным поведением, теперь за классовых врагов взялись.

– Стреляют, Яков Михайлович, – запоздало обнаружил Петруха, продолжая шкандыбать как ни в чем не бывало.

– Да, я заметил, – пробормотал Субботин. С неохотой взялся за «маузер». Мешки с остатками ценностей пришлось поставить на землю.

Метрах в семидесяти за ними тащился, закусив губу, юнец в расстегнутом френче. Рубашка под верхней одеждой почернела от грязи, волосы слиплись. Он споткнулся, упал на колено, но поднялся, произвел еще один выстрел. Руки дрожали, да и стрелять до сегодняшнего дня ему, похоже, не приходилось – вторая пуля прошла выше первой. Парень разозлился, сделал еще два выстрела. Какие-то подвижки все же наметились – одна из пуль прошла, в принципе, близко. «Семь патронов в «нагане», – подумал Субботин. – Неужто не знает, дурачок?» Хотя и он не мог припомнить, сколько патронов осталось в «маузере». Один на офицера, два на добивание коня и раненого. А до этого?.. Он поднял ствол, наставил на парня и… не смог прицелиться. Мишень плясала перед глазами. Нажал на спуск. Аппарат бельгийского инженера сухо гавкнул. Парнишку качнуло ветром от пролетевшей пули. Кто-то вскрикнул в высокой траве, мелькнула женская фигурка. «И эта кретинка здесь», – с досадой отметил Субботин. Он выстрелил два раза – с тем же результатом. Пистолет казался чугунной гирей, не приспособленной для ведения стрельбы.

– Мало они каши ели, Яков Михайлович, – усмехнулся Петруха, уворачиваясь от очередной пули, что оказалось несложно.

«Что-то я не пойму, – подумал Субботин, – жизнь – театр или цирк?» Еще два выстрела – парень растерянно начал щелкать спусковым крючком.

– Заело, – хмыкнул Петруха.

– Пульки кончились, – вздохнул Субботин и тщательно прицелился. Глупцов надо учить.

Илья зажмурился – у него не было ни сил, ни желания уходить с тропы. Но все осталось как было – боль не обожгла, крылья за спиной не распростерлись. Он открыл один глаз и увидел, как красный командир меланхолично нажимает на спусковой крючок, и ничего с его оружием не происходит. Он что-то спросил у чумазого паренька с простреленной ногой – тот пожал плечами. Тогда красный командир смачно сплюнул, отшвырнул пистолет, взвалил на себя тяжелые вещмешки и побрел дальше. Одноногий пропустил его и пристроился сзади. В другой бы день такая ситуация показалась несколько странной. Сегодня – нет…