Шри Ауробиндо

САВИТРИ

СИМВОЛ И ЛЕГЕНДА

Перевод М. Дмитриева

Часть 1

Книга 1

Книга Начал

Песнь первая

Символический рассвет

Это был час перед пробуждением Богов.

На пути божественного События

Огромный предчувствующий ум Ночи, один

В ее храме вечности неосвещенном,

Лежал, растянувшись, неподвижный на границе Безмолвия.

Почти одна ощутимая, непрозрачная, непроницаемая,

В мрачном символе ее невидящей думы

Бесконечности бестелесной пучина;

Неизмеримое зеро мир оккупировало.

Сила падшего безграничного себя пробудилась

Между первым и последним Ничто,

Зовя обратно темное лоно, из которого вышла,

Повернулась от неразрешимой мистерии рождения

И процесса медлительного смертности

И своего конца в пустом Ничто стремилась достигнуть.

Словно в темном начале всего

Безмолвное, без каких-либо черт подобие Неизвестного,

Повторяя все время несознательный акт,

Продлевая все время волю невидящую,

Баюкало космический сон неведающей Силы,

Чья созидательная дрема движимая возжигает светила

И несет наши жизни в своем сомнамбулическом вихре.

Через грандиозный транс тщетный Пространства,

Его бесформенный ступор без жизни и разума,

Кружащая сквозь бездушную Пустоту тень,

В бездумные сны снова отброшенная,

Земля крутилась, в пустых безднах заброшенная,

Свою судьбу и свой дух позабывшая.

Бесстрастные небеса были нейтральны, пусты, неподвижны.

Затем что-то в непроницаемой мгле шевельнулось;

Безымянное движение, неподуманная Идея,

Настойчивое, неудовлетворенное, без цели,

Что-то, что быть хотело, но не ведало как,

Принуждало Несознание пробудить Неведение.

Родовая мука, что пришла и оставила трепещущий след,

Дала место старой усталой нужде неисполненной

В покое своей подсознательной безлунной пещеры

Поднять свою голову и искать отсутствующий свет,

Напрягая закрытые глаза исчезнувшей памяти,

Как тот, кто себя прошлого ищет

И встречает лишь своего желания труп.

Это было, словно даже в пучине Ничто,

Даже в средоточии этого распада предельного

Непомнящая сущность таилась,

Нечто, что от убитого и похороненного прошлого выжило,

Приговоренное возобновить усилие и боль,

Снова ожившее в другом разочарованном мире.

Бесформенное сознание жаждало света

И пустое предвидение тянулось к перемене далекой.

Словно детский палец, на щеку положенный,

Напоминал о нужде бесконечной в вещах

Беззаботной Матери вселенной:

Младенческое томление сжало мрачную Ширь.

Неощутимо где-то брешь появилась:

Длинная одинокая линия оттенка колеблющегося,

Как улыбка неясная, искушающая пустынное сердце,

Дальний край смутного сна жизни тревожила.

Появившийся с другой стороны безграничности

Глаз божества вглядывался сквозь немые глубины;

Разведчик в рекогносцировке от солнца,

Он, казалось, среди тяжелого космического отдыха,

Ступора больного и утомленного мира,

Искал одинокий и покинутый дух,

Слишком падший, чтобы помнить блаженство забытое.

В не имеющую разума вселенную вмешиваясь,

Его послание сквозь неохотную тишину пробиралось,

Призывая к авантюре сознания, радости,

И, Природы разочарованную грудь покоряя,

Принуждало вновь соглашаться видеть и чувствовать.

В беззвучной Пустоте была посеяна мысль,

В глубинах тьмы рождено было чувство,

В сердце Времени дрогнула память,

Словно душа, долго мертвая, жить устремилась:

Но забвение, что за падением следовало,

Стерло таблички прошлого, густо исписанные,

И все, что было разрушено, должно быть построено заново,

И прежний опыт трудом добыт снова.

Все может быть сделано, если есть касание Бога.

Надежда проникла в то, что едва смело быть

Среди потерявшего надежду равнодушия Ночи.

Как если бы в чужом мире просящее

С робкой и отчаянной инстинктивной грацией

Осиротевшее и выгнанное искать себе дом,

Странствующее чудо без места для жизни,

В небес далекий угол пришел

Неясный призыв медленного чудесного жеста.

Трансфигурирующего касания настойчивый трепет

Убеждал черный инертный покой

И красота и чудо волновали поля Бога.

Блуждающая рука очарованного бледного света,

Что пылала на грани мгновения тающего,

Утвердила с золотыми створками и опаловыми петлями

Врата сновидений, приоткрытые в пределы мистерии.

Один светлый угол, окно на сокрытые вещи,

Слепую огромность мира принуждал к видению.

Тьма ослабла и, как спадающий плащ, соскользнула

С полулежащего тела бога.

Затем сквозь бледную щель, что казалась сперва

Даже для струйки от солнц вряд ли достаточной,

Хлынуло откровение и пламя.

Краткий нескончаемый знак вверху повторился.

Очарование из недостигнутых трансцендентальностей,

Переливчатое славой Незримого,

Послание из неведомого бессмертного Света,

Пылающее на трепетной грани творения,

Рассвет возвел ее ауру пышных оттенков

И погрузил свое семя великолепия в часы.

Божество, посетитель мгновения, сияло.

На жизни тонкую грань ненадолго Видение встало

И склонилось над изгибом лба земли размышляющим.

Интерпретируя слишком высокую красоту и блаженство

В иероглифы красок чувства мистического,

Оно написало строки многозначительного мифа,

Рассказывающего о величии духовных рассветов,

Сверкающий код начертало на небе-странице.

В тот день почти было явлено то,

Чьи сигнальные огни — наши надежды и мысли,

Одинокий восторг из невидимой цели

На непрозрачную Пустоту был почти брошен.

Еще раз поступь потревожила Шири пустые;

Бесконечности центр, Лик покоя восторженного,

Разделил вечные веки, что небеса открывают;

Форма из далеких блаженств, казалось, приблизилась.

Посланница между вечностью и изменением,

Всемогущая Богиня склонилась чрез шири,

Что скрывали путешествия звезд предначертанные,

И увидела готовые для ее ног пространства.

Она назад на свое завуалированное солнце взглянула,

Затем, полная дум, двинулась к своей бессмертной работе.

Земля ощутила прохождение Нерушимого близко:

Пробуждающееся ухо Природы шаги ее слышало

И ширь повернула к ней свой глаз безграничный,

И, на глубины скрытые падая, ее светлая улыбка

Молчание миров воспламеняла к огню.

Все стало посвящением, обрядом.

Воздух был вибрирующим звеном между землею и небом;

Ширококрылый гимн великого священника-ветра

Поднялся и лег на алтари-горы;

Высокие ветви молились в являющем небе.

Здесь, где полуосвещенное наше неведение окаймляет пучины,

На немой груди непонятной земли,

Здесь, где на шаг вперед не знает никто

И трон Истины стоит на тенистой спине у сомнения,

На этом терзаемом и рискованном поле труда,

Под обширным безразличным взглядом простертая,

Беспристрастная свидетельница наших горя и радости,

Наша простертая почва несла луч пробуждающий.

Здесь тоже видение и пророческий блеск

Осветил в чудеса обычные бесцельные формы;

Затем, исчерпавшись, откровение отступило божественное,

Нежеланное, стирающееся из уровня смертного.

Священное томление в его следе медлило,

Поклонение Присутствию, Силе,

Слишком совершенным, чтобы ограниченными смертью сердцами удерживаться,

Предвидение грядущего рождения чудесного.

Лишь немного божественного света может остаться:

Духовная красота, человеческий взгляд освещающая,

Очерчивает своей мистерией и страстью Материи маску

И расточает вечность на удар Времени.

Как когда душа притягивается близко к порогу рождения,

Присоединяющему смертное время к Безвременью,

Искра божества теряется в склепе Материи,

Ее блеск исчезает в несознательных планах,

Так тот магического