Обрубку уже исполнилось двадцать пять лет. Он держал в своих могучих руках весь огромный район между собором, замком Сфорца и Порта-Чикка. Поэтому он быстро узнал кое-что о Саулине, пропавшей девочке, о которой расспрашивал Рибальдо. Теперь он рассказал другу все, что удалось выяснить. Они сидели в большой комнате, пили вино, а тенчиты на пристани тем временем разгружали розоватые глыбы мрамора из Кандольи для строительства и украшения собора.

— Ты уверен, что это была она? — спросил Рибальдо.

— Без сомнения, — ответил Обрубок. — Девочка, выпрыгнувшая из сена, в точности соответствует твоему описанию. Между прочим, мне о ней уже рассказывали.

— Кто рассказывал?

— Старый Захария. Сторож из таверны «Медведь». Он видел ее в таверне в сопровождении одного бродячего лекаря, снимавшего там номер.

— Лекарь притащил ее туда силой?

— Нет, она покорно шла за ним. Старый Захария решил, что она его родственница.

— Что еще?

— Ничего.

— Ты что-нибудь знаешь об этом лекаре?

— Звать его Анастазио Кальдерини. Накануне своего исчезновения он практиковал на контраде Санта-Маргерита.

— Что еще тебе известно? — не отставал Рибальдо.

— Он родом из Милана. Долгие годы отсутствовал, потом появился снова — плохо экипированный и явно нуждающийся в средствах.

— А теперь?

— Опять ударился в бега. И за номер не заплатил.

— Где же девочка?

— Она у Аньезе.

— У какой Аньезе?

— У сводницы Аньезе, и если она еще не получила свою порцию колотушек, значит, скоро получит.

— Ты должен вмешаться немедленно, — приказал Рибальдо.

— Ладно. А когда я ее найду, что с ней дальше делать?

Рибальдо вспомнил о встрече с Саулиной и ее покровительницей на большой дороге между Корте-Реджиной и Лорето.

— Приведи ее сюда, в твой дом.

— Ну, это нетрудно, — усмехнулся Обрубок.

— Но только держи ее крепко, — предупредил Рибальдо. — Меня предупреждали, что она увертлива, как уж.

— Хорошо, я доставлю ее сюда. Что дальше?

— Сегодня вечером я приду за ней. Хочу получить удовольствие, лично доставив ее к мадам Грассини. Любопытно взглянуть, какое у нее будет лицо.

— Ты знаком с любимой примадонной Бонапарте?

— Да, мы с ней познакомились, правда, не на благотворительном балу. Я остановил ее карету, — с дерзкой улыбкой объяснил Рибальдо.

Обрубок взглянул на него с восхищением.

— Наверняка у тебя есть свои причины так рисковать.

— Есть, — подтвердил Рибальдо. — Но мне кажется, у тебя они тоже есть.

— Но ты-то прямо заигрываешь с мадам гильотиной!

Рибальдо трижды плюнул через плечо от сглаза.

— Не каркай, — проворчал он. — О своей безопасности я сам позабочусь.

— Ладно, считай, что мы договорились, — кивнул Обрубок.

— Вот и хорошо, — кивнул Рибальдо, в последний раз чокнувшись с другом бокалом превосходного вина из бутылки, которую они распили по-братски.

— Твое здоровье, — ответил Обрубок.

Они осушили бокалы до дна.

— Возьми вот это, — Рибальдо вложил в ладонь другу кошелек с монетами.

Обрубок поблагодарил его улыбкой.

— Они будут распределены по справедливости, — пообещал он.

— Я в этом не сомневаюсь, — улыбнулся Рибальдо.

Он знал, что все эти деньги пойдут бедным.

— До вечера.

Друзья пожали друг другу руки. Бедняки из Боттонуто узнают, что Рибальдо, лесной разбойник, опять позаботился о них. И будут благословлять его.

В облике придворного лекаря Фортунато Сиртори, в его лице, во внушительной, хотя и несколько расплывшейся фигуре, облаченной в длинный, до пят, небесно-голубой халат из тяжелого и блестящего китайского шелка, расшитый крошечными золотыми лилиями, было что-то приторное и извращенное.

Лицо у него было белое с младенчески розовым румянцем, но под светло-голубыми глазками залегли тяжелые мешки, вокруг смеющегося рта образовались глубокие горькие складки. Ровные белые зубы придавали его улыбке неотразимое обаяние, но порой улыбка гасла и на загадочное лицо опускалась непроницаемая завеса тьмы.

Саулина была до смерти напугана внезапно возникшей на пороге фигурой, напомнившей ей некоторые страшные образы, виденные в церкви. Придворный лекарь Фортунато Сиртори был человеком в возрасте, но следы времени на его порочном лице странным образом сочетались с блеском молодости, словно выторгованной в сделке с дьяволом. Корона белоснежных волос, подобно лавровому венцу поэтов и самодержцев, обрамляла его совершенно голый череп. От ушей тянулись такие же белоснежные, хорошо ухоженные бакенбарды. Густые и кустистые, почти черные брови придавали лицу строгость. Он шел к замершей на пороге Саулине, бесшумно ступая по полу босыми ногами, и остановился в двух шагах от нее.

— Чудо, — произнес он с восхищением, — маленькое, ослепительное чудо.

Голос у него был низкий и звучный.

Саулина оглянулась, не сомневаясь, что увидит у себя за спиной того, к кому были обращены эти слова, но обнаружила только мраморные ступеньки лестницы.

— Извините, синьор, — сказала она, — я, должно быть, ошиблась.

— Почему ты так решила? — ласково улыбнулся он.

— Я искала синьора Фортунато.

— А я разве не баловень Фортуны? Фортуна, случай, удача, судьба, провидение — все это мне сопутствует. Значит, я и есть тот Фортунато, которого ты ищешь, — счастливейший из людей.

Совершенно сбитая с толку Саулина подняла свой невинный взгляд на мужчину, высившегося над ней, как гора. Обстановка комнаты тоже скорее подавляла, чем притягивала. Ей уже приходилось видеть богатые дома, но там все было по-другому.

Стены этой комнаты были увешаны гобеленами и зеркалами. На гобеленах были вытканы ярким цветным шелком беспорядочно нагроможденные переплетения обнаженных человеческих тел и причудливые цветочные орнаменты, бесконечно повторяющиеся в зеркалах.

Из соседней комнаты доносился печальный голос скрипки, наполнявшей напоенный фимиамом воздух причудливой мелодией.

Все эти новые впечатления разом обрушились на Саулину, растерявшуюся от обилия незнакомых звуков и запахов. Все вокруг казалось ей нереальным, словно она попала в зачарованный сказочный замок. Ничего не понимая, она послушно последовала за синьором Фортунато, ласково взявшим ее за руку, в другую комнату, поменьше первой, но точно так же всю в зеркалах и гобеленах. На полу, устланном мягкими восточными коврами, были разбросаны большие, обтянутые переливчатым шелком подушки.