– Да, я знаю, Кекка. Сейчас очень тяжелый период. Но мы еще пойдем. Я тебе обещаю.

– Что происходит, милый?

Казанова отошел к окну и вздохнул.

– Знаешь, Кекка, жизнь – это странная штука.

– Ты всегда это говоришь.

– Правда? Хмм. Ну, да. Дело в том, что, ну как тебе сказать, ну просто в этот момент ее странность меня заставляет приспосабливаться.

– Приспосабливаться? К чему? Я ничего не понимаю.

– Да, я тоже. Ха-ха. Видишь как странно? – он попытался облегчить атмосферу этим дурачеством, но, заметив, как самоотверженно Франческа на него смотрит, стараясь понять каждую его мысль, ему стало совестно. – Хорошо, Кекка. Давай поговорим. Серьезно.

– Давай.

– Садись.

Она села на кровать. Он взял стул и расположился напротив.

– Я боюсь, Джакомо. У тебя непонятное выражение лица. Глаза смотрят как-то по-другому. Что происходит?

– Кекка, может быть будут небольшие изменения.

– Какие?

– Может быть, мне придется на какое-то время съехать с этой квартиры.

– Съехать? Как? Куда?

– Тут, в Венеции. По делам.

– А я?

– Не волнуйся, Кекка. Я вас материально никогда не брошу. Вы все можете жить тут, сколько хотите. Я буду продолжать платить за квартиру, за еду, за одежду, за лекарство для пиколло. Все, что вам будет необходимо, я все вам куплю. Даю слово.

– Но… но… я не понимаю, зачем ты уезжаешь? – она тихо всхлипывала. – Я не понимаю.

– Мне надо. Существуют вещи, которые никак нельзя объяснить. Никак. Но знай, Кекка, одну вещь. Знай, что ты мне очень дорога, что…

– Ты тоже! – она крепко обняла его.

– Подожди, – он ее посадил обратно на кровать. – Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Это важно. Я хочу, чтоб ты знала, что наши отношения уникальны. То, что нас объединяет, – это особое чувство.

– Да!

– Это чувство сильнее и светлее любви. То есть это тоже любовь, но глубже. Это не любовь супругов. Это гораздо прочнее. То, что нас связывает, Кекка, это вечное родство, одна кровь. Это уже семейный союз, без брака. Ты понимаешь?

– Не совсем.

– Я тебе говорил, что это все очень сложно.

– Но зачем тебе надо съезжать? Тебе тут неудобно?

– Мне просто понадобится больше пространства.

Она захлебывалась от слез.

– Я п-п-просто хочу, чтоб ты… чтоб ты себя берег. Потому что я очень переживаю за тебя, мой Lupocchiotto. Мне… мне плохо, когда т-т-тебе плохо. Ты это понимаешь?

– Кеккочка, я всегда буду рядом. Я буду в нашей Венеции. Я никому не дам тебя в обиду. Я всегда тебе буду помогать. Ты всегда сможешь на меня рассчитывать.

– А… а в театр мы будем ходить вместе?

В комнату вбежал маленький Джакомо.

– О, пиколло!

– Дядя Джакомо, посмотрите, что я нашел!

– Что это такое?

– Это кинжал! – мальчик сделал мину коварного пирата.

– Да, это кинжал. И не венецианский. Где же ты его нашел?

– Недалеко от кампо Санта Мария Формоза.

– Если так, то… ну да, конечно! Наверняка, этот кинжал турецкий и его привез с собой адмирал Себастьяно Веньер после великой битвы при Лепанто. Он же жил на том кампо. Да, это военный трофей!

– Правда?

– Он должен лежать на очень почетном месте, знаешь. Я сейчас же расскажу прокуратору Пезаро об этой находке.

– Прокуратору Пезаро! – у мальчика широко распахнулись глаза.

– И тебя вознаградят, Джакометто. И очень щедренько.

Франческа обняла и расцеловала братика.

– Мессер Казанова! Мессер Казанова! – закричали с улицы. – Срочно! Срочно! Мессер Казанова!

Казанова открыл окно. На улице стоял молодой конфидент Бонифаччо.

– Чего надо? – пренебрежительно спросил Казанова. – Ты же знаешь, что я больше не…

– Графы дю Нор уплывают!

– Что!

– Что-то случилось. Они сегодня встали рано утром и со всей свитой направились к причалу.

– Что! Где они сейчас?

– Они ничего никому не сказали. Просто взяли и выписались из гостиницы!

– Где они, я спрашиваю?!

– На пьяцетте.

Казанова влез в свои сапоги, схватил пальто, бросился вниз на улицу и побежал к Дворцовой набережной. Молодой конфидент еле-еле его догнал, объясняя ситуацию:

– На вчерашний бал они не пришли. Прокуратор Пезаро послал за ними в гостиницу. Там сказали, что граф не в духе. Утром в гостинице поднялась неразбериха. Русские выписались, несмотря на то что номера были забронированы до завтра. За последнюю ночь, то есть за сегодняшнюю, они не заплатили. Сели в гондолы и уплыли. Метрдотель сообщил властям. Те – Пезаро. Тот взбесился. Ничего не понятно. Ничего!

На пьяцетте толпилась масса народа. Все были в крайнем недоумении и всюду слышалось:

– Tornate presto!

– Adieu!

– Auf Wiedersehen!

Ноги Казановы уже промокли насквозь. Задыхаясь, он протолкнулся сквозь толпу к двум колоннам на набережной пьяцетты. Три галиота с Анреевскими флагами на корме набирали скорость, находясь уже в ста метрах от причала. Казанова, погружаясь в повышающуюся воду, отпихивая всех по пути – детей, женщин, стариков, – рвался сильнее и сильнее вперед, падая, поднимаясь, вперед, до самого края, пока ледяная вода не стала ему по колени и дальше идти он не мог. Он видел на корме замершего графа Салтыкова, а с ним – вертящегося графа Куракина. Стальные волны вздымали суда, а затем неистово накатывались на берег. Все далее и далее отплывали корабли, минуя уже остров Сан-Джорджо Маджоре. Под грозным темным небом они шли в сторону острова Сан-Серволо, заворачивая налево у церкви Святой Елены, а затем к Лидо, за которым их ждало открытое море.

Казанова стоял остолбенелый, ногами врывшись в почву, как многовековые сваи, поддерживающие городские фундаменты. Он видел, как галиоты уменьшались, постепенно превращаясь в пятна, в зерна, в крупинки. Чернела бухта, чернело небо, чернел город. Вода поднималась и поднималась, но он не сходил с места. Даже когда русских кораблей уже не было видно и он почувствовал себя самым одиноким человеком на свете, он не повернулся назад.

Вдруг он почувствовал, что его схватили за локти, подняли из воды и переставили на менее наводненное место. Он увидел натянутое мужское лицо с разгневанными безжалостными глазами, и только через полминуты понял, что это было лицо прокуратора Пезаро.

– Зайдемте к нам в кабинет, пожалуйста, – сказал прокуратор.