– Машенька, да у него же краснуха. – В голосе Валентины звучала тревога. – Тебе ни в коем случае нельзя с ним рядом, особенно если ты сама не болела. Его из города сестра ко мне специально отправила, потому что еще двое детей и соседка по дому на шестом месяце. Он же заразный, гад такой! Убью!!!

Последняя угроза относилась к маленькому Кольке.

– А че я? Я ниче… – плаксиво заныл Колька. – У меня уже прыщики почти прошли, только на попе остались.

– Прыщики! Я тебе что сказала делать? Я тебе сказала дома во дворе сидеть и ни к кому не приставать, так ты ж, холера, именно к ней прицепился! Медом тебе у нее намазано?

– У нее пирог с яблоками, вкусный, ы-ы-ы… Я не виноватый, мне дяденька сказал, что она играть любит и что у нее собачка есть. Ы-ы-ы…

Валентина деловито уточнила:

– Ты давно с ним?

– Полдня. – Маша и сама перепугалась. Она знала, что при краснухе матери у плода возникают необратимые уродства и патологии, иногда несовместимые с жизнью. Проходила в институте.

– Целовалась с ним?

– Да, – тихо и обреченно ответила Маша. – И одно яблоко с ним ела.

– Ну, помогай тебе Господь, девочка. – Валентина глубоко вздохнула, крепко притянула к себе горемычного Кольку, прижала к бедру. – Ладно, может быть, еще все обойдется, не переживай раньше времени…

Маша возвращалась домой и силилась вспомнить все, что она знала про краснуху.

Краснуха раньше всегда считалась одной из самых легких детских инфекций и не требовала никакого специального лечения. В последние десятилетия внимание к этой болезни значительно возросло именно в связи с выявлением ее роли в возникновении врожденных пороков развития у детей. При заболевании краснухой беременных женщин, особенно на ранних сроках беременности вероятность развития внутриутробных пороков очень высока. Могут развиться микроцефальная гидроцефалия, глухота, катаракта, ретинопатия, глаукома, пороки сердца и других органов.

И, что самое неприятное, краснухой сама Маша в детстве не болела, иммунитета против краснухи у нее не было.

Только вечером выкристаллизовалась в Машиной голове мысль, которая не давала покоя после Колькиного ухода, вертелась и вертелась в голове будто фигурная заставка в ее компьютере. «Дядя сказал, что у тебя собачка есть… Я не виноватый, мне дяденька сказал… дяденька сказал, что она играть любит…» По всему выходило, что Кольку к Маше кто-то специально отправил. Только кто?

Ох, как же он мог? Зачем же так? Зачем так жестоко, безжалостно? Она ему верой и правдой, а он с ней так… Ну да, конечно, утром Пургин был еще в Лошках. Но теперь бежать, добиваться правды было бесполезно, Пургин прямо из Лошков двинулся в область. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Может быть, все еще и обойдется. Ох, не нужно было Саше по всем Лошкам трепаться, что жена беременная, не нужно было раньше времени.

На другое утро вместо конторы Мария направилась в Нозорово к Гавриловне. Упрашивала и плакала, молила рассказать «что на роду написано». Гавриловна хмурилась, отмахивалась, сердилась, что она не ведьма и не гадалка, чтобы предсказания предсказывать, притискивала к груди Машину голову, мелко гладила по отросшим до плеч волосам, отгоняя слезу из уголка глаза, приговаривая:

– Ничего, девонька, ничего… Будут дети, будут, куда ж без детей… Ничего, подожди, ласочка моя, только подожди, все будет, и счастье будет, и дети будут, все будет у тебя…

Постепенно Маша успокоилась. Дни шли, а она не заболевала. Через две недели совсем было успокоилась, что пронесло, – инкубационный период, как она помнила, у краснухи две недели.

Пришли в гости Колька с Валентиной. Колька, окончательно поправившийся, отправлялся обратно к матери, зашел попрощаться. Попил чаю, со вкусом умял все пряники и сухари, весело болтал под столом ногами, трепал за уши и смачно целовал Незабудку, был совершенно рад жизни, о чем и сообщал:

– Я, тетя Маша, теперь к мамке поеду. Я без мамки совсем тут чуть не зачах. Знаешь, у меня мамулечка какая мировая! Ты, конечно, тоже хорошая, и пироги у тебя вкусные, только мамка моя все равно лучше. И у тети Поли, соседки, скоро дитеночек народится, знаешь, как нам весело будет?

Маша с Валентиной только смеялись, поощряли Кольку к дальнейшим рассуждениям.

– А мне в школу нужно, а я тут застрял. Я пока в садик хожу, в среднюю группу, а уже скоро в школу пойду. Читать и писать научусь – и в школу. А то в школу берут только тех, кто читать и писать умеет, и еще считать. Я считать уже совсем умею, могу все буквы сосчитать…

Колька с Машей крепко расцеловались на прощание и, подгоняемый Валентиной, потенциальный школьник отправился на улицу.

Маша не успела убрать посуду после чаепития, как взволнованный Колька ворвался обратно в дом:

– Маша, тетя Маша! Я же говорил тебе, что я не виноватый, я говорил, что это меня дяденька, а ты не верила, и тетя Валя на меня ругалась! Вон он, дяденька, во дворе ходит! Посмотри же!

Во дворе, в раскрытом настежь сарае, копался Александр Македонский, Бешеный Муж, что-то искал.

Выйдя на крыльцо, Маша медленно и тяжело оперлась спиной о стену, о старые, почерневшие от времени и непогоды бревна. В груди что-то щелкнуло и тут же оборвалось тонкой ниточкой, и воздуха перестало хватать. Да он и не нужен был больше, этот воздух, зачем воздух, если Маша просто-напросто умерла.

Высоко и часто подскакивал на одной ножке реабилитировавшийся Колька: он же сразу им так и сказал, что дяденька научил пойти играть, а они все не верили, ругались.

Только вот тетка Валя все равно осталась недовольна, сердито зашептала:

– Что же ты, паскудник маленький, делаешь?! Язык бы тебе вырвать! Счастье твое, что малец, не понимаешь пока… – и уже громче, Маше:—Ты прости его, девочка, ребенок, он и есть ребенок. Не слушай его, он поди и перепутал все. Прости… Может быть, все еще и обойдется…

И Колька не стал настаивать, не стал объяснять им, что ничего он не перепутал и никакой он не ребенок – в школу скоро идти, и все буквы он уже знает, а считает прямо до ста без ошибки, – только уцепился крепко за тети-валину руку, потащил к калитке. Так ведь они и на автобус опоздают, который в город, к мамке…

Не обошлось. Ничего не обошлось.

Возможно, развитие болезни подтолкнул сильный стресс, известие о том, что именно родной муж, в церкви с ней венчанный, поступил с ней наиболее жестоко.

– Ну да, я, – инфантильно бубнил прижатый к стенке Македонский, – а что ты все сама да сама. Я для тебя теперь так, пустое место. Нашла себе быка-производителя и рада-радешенька. А я, может быть, не хочу! Я молодой еще, я хочу для себя пожить! Нам с тобой детей заводить рано еще.

– Саша, это котят в доме заводят, а еще коз и коров в хозяйстве, а детей не заводят, они родятся, – в сердцах, зло бросила Маша. – Я же от тебя ничего не просила, никакой помощи, я бы сама справилась, зачем ты так с нами?