Миттеран 1981 года — убежденный социалист. Исполненный решимости кардинально реформировать французскую экономику, он энергично заменял частную форму собственности на общественную, утверждая, что если правительство не возьмет под свой контроль ключевые области индустрии, Франция станет марионеткой в руках транснациональных корпораций. «Национализация — это тот инструмент, с которым мы войдем в следующее столетие, — заявил он на первой же после выборов пресс-конференции, самой продолжительной во всей французской истории. — В противном случае вместо национализации произойдет интернационализация. Я отвергаю принцип международного разделения труда и продуктов производства, разработанный неизвестно где и подчиненный интересам других держав и народов. Национализация — вот орудие защиты французской промышленности». Национализация экономики, продолжал Миттеран, позволит нации «проводить собственно социальные, экономические и фискальные реформы».

Завоевав симпатии большинства обычно расколотой на группы и фракции французской публики, готовой поддержать национализацию главных отраслей промышленности, Миттеран решил ускорить процесс огосударствления французской экономики. Опьяненный идеей централизации, он отверг советы умеренных, которые рекомендовали ему взять под государственный контроль лишь 51 процент ключевых компаний. Ему нужны были все сто, и переходили они в собственность государства с головокружительной быстротой.

Велик был при этом и их диапазон: оборонные предприятия, включая заводы — производители истребителей и бомбардировщиков типа «Мираж», электронные, фармацевтические компании, банки — все это внезапно оказалось под контролем правительства. Социализм все сметал на своем пути, и напуганным капиталистам Париж, должно быть, казался Петроградом 1917 года.

Непосредственные результаты национализации оказались катастрофическими. Французские инвесторы отреагировали мгновенно: объем вложений лишь в 1981 году упал на 12 процентов. Деньги стремительно бежали из Франции, направляясь в куда более благоприятную для капитала атмосферу рейгановских Соединенных Штатов и тэтчеровской Великобритании.

Тем временем национализация становилась все более дорогим и порождающим инфляцию предприятием.

На перевод компаний в государственное владение французское правительство потратило около 50 миллиардов франков (10 миллиардов долларов): половину на промышленность, половину — на банки и иные финансовые учреждения.

Новые общественные предприятия получили мощные государственные субсидии, что стоило Франции еще 140 миллиардов франков (28 миллиардов долларов).

Но даже при этом они оказались убыточными: один эксперт подсчитал, что за три года национализации, с 1981 по 1984-й, убытки общественного сектора экономики составили 130 миллиардов франков (26 миллиардов долларов).

Национализация стоила стране 320 миллиардов франков (64 миллиарда долларов), пробив «серьезную дыру в финансовых запасах», как выразился Вивьен Щмидт, автор весьма поучительной книги «От государства к рынку». «Не прошло и года, как инфляция приняла галопирующий характер, и [французская] экономика покатилась вниз, — пишет он. — Импорт во много раз превосходил экспорт, а высокий уровень инфляции понижал конкурентоспособность французских товаров… дефицит в торговле с одной лишь Германией вырос с 35 процентов в 1981 году до 81 в первом квартале 1982-го». В целом же торговый дефицит вырос с 56 до 93 миллиардов франков.

«Показатели прибыли, — продолжает Шмидт, — бледнели на фоне растущих заработной платы и сокращения рабочей недели» — правительство, что нетрудно было предвидеть, вынужденно пошло на этот шаг. Неуверенные в экономическом будущем страны, международные банки подняли процентные ставки по долгам французских корпораций. Совершенно потрясенные социалисты, пишет далее Шмидт, «почти не пытались противопоставить что-либо инфляционной спирали и упадку макроэкономических показателей, что началось сразу после их прихода к власти».

По словам бывшего члена кабинета Анри Вебера, после первого же года в Елисейском дворце обнаружилось, что социалисты угодили в политическую ловушку: «Считаясь с действительностью, они должны были отказаться от своей социалистической доктрины… Отрицая действительность и цепляясь за доктрину, они проигрывали политически». К середине 1990-х годов французская экономика находилась в состоянии свободного падения.

Социализм потерпел поражение.

Вместе с экономическим упадком французские левые оказались к выборам в органы законодательной власти (1986) в состоянии политической катастрофы. Правые сделали из Миттерана с его экономической политикой чистое посмешище. Вот один характерный плакат того времени: на нем изображена обнаженная женщина, а внизу провокационная надпись: «При социализме у меня ничего не осталось».

В том году французские избиратели отыгрались: выбросив из палаты депутатов социалистов, они вернули туда правых. Из их рядов Миттеран и должен был выбрать премьер-министра.

Французские правые были разделены на два лагеря — умеренные во главе с бывшим президентом Валери Жискар д'Эстеном и крайние, чьим лидером был мэр Парижа и будущий президент Жак Ширак. Любой из них должен контролировать большинство в палате депутатов, которое по уникальной французской президентско-парламентской системе необходимо премьеру и его кабинету.

Эта двусмысленность самого разделения власти никогда еще не подвергалась испытанию с тех самых пор, как голли-сты и их союзники по Пятой республике взяли под контроль и президентский пост, и парламентское большинство. Разделительная линия между президентом и премьером была в целом условной. Но вот Миттеран, президент-социалист, столкнулся с консервативным большинством палаты депутатов. Впереди замаячила перспектива долгой и изнурительной борьбы.

И тут — это было 20 марта 1996 года — Миттеран сделал самый блестящий и самый смелый ход в новейшей французской истории. Вопреки мнению политологов, экспертов и советников он назначил новым премьер-министром Франции Жака Ширака. Рассмотрев ряд компромиссных вариантов, Миттеран отдал власть человеку, который воплощал противоположность всему тому, во что верил он сам.

Почему он выбрал своего старого недруга-голлиста? Ясно было, что на грядущих президентских выборах Ширак выступит против Миттерана. Так зачем же усиливать потенциального противника, зачем предоставлять ему возможности, которые дает пост премьера?

Некоторые считали, что Миттеран просто протягивает Шираку конец веревки, чтобы повеситься. Историк Уэйн Норткат отмечает, что премьерство «чревато столкновением с тяжелыми проблемами вроде безработицы и терроризма и что со временем популярность Ширака среди избирателей неизбежно упадет. Президент также понимал, что задиристый нрав Ширака, агрессивная, часто импульсивная манера поведения создаст новому премьеру большие трудности». По мере того как он «сражался с повседневными проблемами руководства страной, Миттеран все больше осознавал, что может оставаться в стороне от политической кухни, играя роль арбитра, примиряющего интересы правого крыла, оппозиции и всей страны».

Так или иначе, но он был уверен в своей окончательной победе над этим, по словам Нортката, «амбициозным и агрессивным соглашателем — политическим наследником де Голля». В «сожительстве» верх возьмет Франсуа Миттеран.