— У повелителя нет рабов, — объяснил ей мальчик.

— Разве? Но я думала, что у берберских вождей обычно много рабов.

— Он не позволяет такого.

— Почему?

Махмуд пожал плечами, но ничего не смог объяснить. Но у Джафара и без рабов было достаточно слуг.

Здесь, как в других берберских племенах, люди делились на чернь, выполнявшую все тяжелые работы, и аристократов, чьим уделом было повелевать.

Джафар — вождь, но не гнушался физического труда. Вечером, отправив оруженосца с каким-то поручением, он сам покормил коней. Алисон видела его через дверной проем — темный силуэт на бархатно-синем небе.

Вопреки добрым намерениям Алисон, словно магнитом, притягивало к порогу. Усевшись на ковер, она обняла руками колени и притворилась, что вглядывается вдаль. Вскоре тьма окутала землю и на небе появился полумесяц. Пейзаж приобрел новую, дикую красоту. Лунный свет дробился на песчаных барханах, собираясь во впадинах серебряными озерцами.

Однако взгляд Алисон то и дело устремлялся на человека, насильно привезшего ее сюда, перевернувшего ее жизнь и пробудившего в душе целую бурю смятенных ощущений. Ночь окружала Джафара, но лампа в шатре бросала слабые отблески на его согнувшуюся фигуру.

Не в первый раз со дня похищения Алисон снова и снова гадала, что за человек на самом деле этот Джафар. Да, он прирожденный вождь, предводитель. Но неизвестно, так ли он жесток и мстителен, как она предполагала. Хотя Джафар часто был окружен многими людьми, он все равно словно старался держаться в тени, не привлекая внимания. Алисон никогда не видела, чтобы он смеялся, обменивался шутками с мужчинами. Джафар, как правило, проявлял дружеские чувства исключительно к лошадям. Он казался если не одиноким, то отчужденным. Но Джафар — вождь и, возможно, поэтому просто не мог позволить себе сблизиться ни с кем из своих людей из страха потерять их уважение… хотя такое объяснение не казалось Алисон убедительным. Она была уверена, что Джафар эль-Салех в любом случае требует почтения к себе.

В этот момент он казался более доступным, чем обычно, поскольку обращался с большим вороным жеребцом, как с любимой собакой. Он уже задал ему ячменя и сейчас кормил с руки сушеными финиками. Жеребец, очевидно, привык к этому ритуалу, потому что жевал, аккуратно выплевывая косточки.

Алисон долго наблюдала эту трогательную сцену, и, к собственному удивлению, выпалила:

— Спасибо за то, что позволил мне утром погулять по лагерю.

Джафар оглянулся, и взгляды их встретились.

— Ты заслужила мое доверие.

Его ответ пробудил в Алисон гнев и угрызения совести. Гнев, потому что он, Джафар, дал ей очередной урок повиновения. Сознание вины, потому что доверие не было заслуженным. Она проводила много часов, все запоминая для замышленного побега.

Опустив глаза, Алисон нервно теребила юбку красновато-коричневого платья. Однако, немного успокоившись, она поняла, что вновь наблюдает за Джафаром и его жеребцом.

Благородное животное было предано хозяину: игриво тыкалось мордой ему в руку, покусывало за пальцы. Зрелище было забавным, особенно потому, что жеребец был настоящим боевым конем, благородной берберской породы, известной всему миру резвостью и выносливостью. И хотя жеребец был не так красив, как ее арабская кобыла с узкой головой и аккуратной гривкой, в этой дикой стране красота была относительной. Здесь жизнь человека часто зависела от скакуна. Способность преследовать или убегать от врага, часами мчаться по пустыне или горному хребту, встретиться лицом к лицу с врагом в битве — все это казалось куда более важным, чем простое изящество линий, и ценилось гораздо выше.

Она против воли не могла отвести взгляды от Джафара, чистившего скребницей жеребца, растиравшего блестящую черную шкуру шерстяной тряпкой.

— Твой конь, — выговорила она наконец. — Как его зовут?

— Шеррар. На нашем языке это означает «воин».

Алисон слегка улыбнулась.

— Слово «воин» не слишком подходит созданию с таким мягким характером. Но он, похоже, не оправдывает своего имени.

— Он настоящий воин, — тихо, с гордостью ответил Джафар. — Я сам вырастил его.

В эту минуту он выглядел настолько молодым, что девушка начала невольно гадать, сколько лет ее похитителю. На вид около тридцати, однако в нем не было ничего мальчишеского.

— Я слышала, что ваши пустынные лошади — самые резвые в мире.

Джафар кивнул. Здесь, в Берберии, коней называют chareb — er rehh — пьющие ветер.

— Как прекрасно!

— Да.

Он что-то пробормотал жеребцу, и конь в знак того, что понял, лизнул его ухо.

— Лучших лошадей находят в горах Сахары, а не на равнинах, — добавил Джафар после небольшого раздумья.

Его голос был низким, слегка приглушенным и бархатистым, как сама ночь. Он словно ласкал Алисон словами, и девушка неловко поежилась.

— Ты относишься к Шеррару, как к сыну. Удивительно, что не назвал его в честь какого-нибудь родственника.

— Мусульманским коням не дают человеческие имена — это считается святотатством. Нельзя давать имуществу имя святого.

— Имуществу? Это включает и рабов?

Джафар исподлобья взглянул на нее.

— И рабов тоже.

— Так, значит, берберы дают рабам те же имена, что и коням? — сухо осведомилась Алисон.

— Не совсем. Только лучшим коням дают клички, хотя у каждого раба есть имя.

— Какая честь!

Джафар весело усмехнулся. Тронутая его неожиданным дружелюбием, Алисон никогда еще так остро не испытывала противоречивые чувства, которые он пробуждал в ней. Когда он смотрел на нее так нежно, так пристально, девушке хотелось повернуться и убежать — ведь именно в такие моменты ее похититель был наиболее опасен.

Ты назовешь меня возлюбленным и ответишь на страсть страстью.

Расстроенная назойливыми воспоминаниями, Алисон вынудила себя говорить как можно суше:

— Но думаю, неверным тоже не позволено называться человеческими именами.

— Конечно, нет.

— Значит, я в твоих глазах пустое место. Так и знала.

— Вот в этом я сомневаюсь.

Подняв глаза, он окинул ее пристальным взглядом.

— Думаю, если бы мне выпало на долю дать тебе имя, я назвал бы тебя Темеллал. Это означает «красавица».

— Но я вовсе не красива!

Он как-то странно посмотрел на нее.

— Я правду говорю!

Глядя в испуганные серые глаза, Джафар понял: девушка действительно уверена в том, что его слова — пустая лесть. Но он сказал правду. Возможно, она не обладала классическими чертами лица, о которых бредят скульпторы, кому-то казалась миловидной или смазливой мордашкой, так ценимой англичанами. В Алисон чувствовались огонь и бурлящая энергия, трепетность и гордость, которые делали ее неотразимой. Такой сильный дух — большая редкость, ценимая им в женщинах, хотя многие соотечественники, вероятно, не согласились бы с Джафаром.