Хлоя мотает головой. Лиза кивает ей и выскакивает из комнаты. Теперь очередь папы. Он ждет внизу. – Доброе утро, – радостно говорит папа.

Пока Лиза была у Хлои, папа сменил рубашку, побрился и причесался.

– Доброе утро, Джек. Выглядите получше. Мыться будем сейчас или в самом конце?

– Сейчас. Вы пока раздевайтесь, а я наберу воды в ванну. – Папа пытается встать.

Лиза игриво толкает его обратно на диван:

– Очень смешно. Думаете, вы первый со мной так шутите? – Она вытаскивает из сумки манжету аппарата, измеряющего давление.

– Я думаю, что я самый симпатичный из всех, кто с вами так шутил. – И папа улыбается Лизе своей самой широкой, сияющей улыбкой.

Он заигрывает с ней, и я веселюсь. Это совершенно нелепо, но в то же время уморительно смешно. Папа лежит на диване, его искореженная нога практически не дает ему двинуться, а он расточает чары, словно какой-то сэр Ланселот. Может, ему неловко, что о нем заботится молодая красивая женщина, а может, он делает это отчасти в пику маме, а может, просто пытается хоть чем-то разбавить свое тоскливое и бесконечно долгое восстановление. В любом случае выглядит он до ужаса комично.

Лиза хмурит свои аккуратные бровки, внимательно глядя на тонометр.

– Вообще-то так нечестно, – говорит папа.

– Что нечестно? – рассеянно спрашивает она.

– Измерять давление у мужчины после того, как вы его взволновали.

Лиза морщится, изображая, что ей противны подобные сальности, но при этом заливается румянцем, и я вдруг понимаю, что она, кажется, клюнула. «Да быть того не может! Мой папа вдвое тебя старше». – Вы здоровы как бык, – заключает Лиза и, снимая манжету, касается папиной руки чуть дольше, чем следовало бы.

– То есть теперь мне можно делать все, что угодно? – спрашивает папа и дважды вздергивает брови, отчего мне делается до ужаса неприятно. Забавная сценка вмиг становится омерзительной.

Лиза хихикает:

– Боюсь, вам гипс будет мешать.

Я ухожу, прежде чем папа успевает ответить. Как странно видеть в нем не отца, а мужчину. Кажется, мне это совсем не понравилось.

Незадолго до полудня голод выгоняет Хлою из постели. Когда она выходит из кухни, держа в одной руке тарелку, на которой лежит бутерброд с арахисовым маслом и вареньем, а в другой – банку колы, папа щелкает пультом и выключает телевизор.

– Хлоя! – зовет он. – Можешь со мной посидеть?

Она разворачивается, садится на диванчик напротив папы, пристраивает тарелку с бутербродом на коленке. Папа подтягивается повыше и теперь скорее сидит, чем лежит на своем диване. Он смотрит на Хлою, отводит глаза, упирается взглядом в стоящий между ними столик, словно что-то решая или пытаясь что-то понять.

– Я знаю, что ты не хочешь это обсуждать, – в конце концов выдает он.

Хлоя перестает жевать. Она очень ясно дала понять, что не хочет это обсуждать.

– Просто… мне не нужно знать, что именно там случилось, но… – Папа останавливается, не зная, что делать дальше.

– Ты хочешь спросить, почему я пошла за ним, – подсказывает Хлоя.

Папа так и смотрит в стол. Он не может взглянуть на Хлою, ему не дает это сделать острая боль из-за принятого ею решения. Хлоя изучает тарелку, стоящую у нее на коленке, вздыхает и, так же не поднимая глаз, говорит:

– Я не могла отпустить его одного. Я знала, что ты прав, а еще знала, что Вэнс думает, что он прав, и это значило, что он в любом случае пошел бы, и я не смогла отпустить его одного. Понимаешь, если бы ты мог ходить, то, даже если бы я была неправа, ты все равно пошел бы со мной. Ты бы не отпустил меня одну.

Хлоя переводит взгляд на полку над камином, где стоит свадебная фотография родителей, пристально смотрит на молодое мамино лицо. Хлоя словно источает душевную боль, и я вдруг понимаю, почему она так злится. Она думает, что мама ее не любит и потому не пошла за ней.

– Я любила… люблю его, – говорит Хлоя.

Папа резко поднимает голову: мысль о том, что Хлоя все еще любит Вэнса, особенно после всего, что он видел в субботу, приводит его в ужас.

Хлоя ничего не замечает. Она еще ниже опустила голову, по щекам у нее текут слезы.

– А теперь он меня бросил. – Она вся дрожит от рыданий.

– Вот именно, – язвительно отвечает папа. – Он тебя бросил.

Хлоя поднимает лицо, смотрит на него сквозь слезы:

– Не там. Там он оставил меня, потому что так было нужно.

– Но ты сама сказала, что он тебя бросил.

– После! – кричит она. – Он бросил меня после. Он не отвечал на мои звонки. Не навестил меня…

– Детка, – говорит папа, – ему самому сейчас…

– Сейчас что?! – вопит Хлоя. – Я пошла с ним. Пошла за ним. Я бросила тебя, маму, Оза, а теперь он просто вышвырнул меня из своей жизни, как будто меня никогда и не было, как будто я ничто, как будто я ничего для него не значу.

– Хлоя…

– И слушать не хочу, – отрезает она, вскакивает и вихрем несется к лестнице. У первой ступеньки она оборачивается.

– Это, – говорит она и поднимает перед собой руку, на которой не хватает половинки мизинца, – полная ерунда. Я готова отдать все свои двадцать пальцев за того, кого люблю. Это ужасно – когда ты любишь кого-то так сильно, а потом узнаешь, что он тебя не любит.

Она взбегает по лестнице, а папа потерянно смотрит ей вслед: уже не в первый раз в истории его отношений с дочерьми он не понимает, как поступить.

Мужчины не способны томиться на медленном огне своих переживаний. Во всяком случае, мужчины вроде моего папы точно не способны. Скука и сильные чувства вызывают раздражение и фрустрацию, а те в сочетании с тестостероном рождают способность легко воспламеняться, заставляют совершать иррациональные поступки, начинать мировые войны, заниматься массовым уничтожением.

– Вставай, – говорит папа, бросая Вэнсу толстовку.

Вэнс лежит на кровати почти в той же позе, в которой папа застал его два дня назад, ворвавшись к нему в спальню. Единственное отличие в том, что теперь на щеке у Вэнса, там, куда папа врезал ему костылем, чернеет синяк, а в уголке губ запеклась кровь.

– Быстро, – говорит папа.

Вэнс переворачивается на бок и накрывает голову подушкой.

– Ты в любом случае поедешь со мной, по-плохому или по-хорошему, – говорит папа.

Еда, которую неустанно готовит ему мама, и внезапно обретенная цель чудесным образом вернули ему силы.

– Убейте меня или оставьте в покое, – бубнит Вэнс.

– Я бы с удовольствием тебя убил, но не могу, так что вставай.