– Ошарашь меня.

– Эванс-Башмак!

Я взял «Новую патологию неряшества» и осмотрел форзац.

– Может, мы его недооценивали.

– Не думаю. Посмотри на титульный лист.

Я покорно раскрыл книгу. Из титульного листа ножницами были грубо вырезаны буквы – остались пожеванные края.

– Ему, кстати, за это влетело. Почему я и узнала. Помню, слышала эту историю сто лет назад: он как-то пришел в библиотеку и набрал всяких странных книжек. А вернул порезанными. И я проверила по его формуляру, какие были книжки.

Я открыл остальные две книги; обе изуродованы одинаково.

– О'кей, ума палата, и что это значит?

Как будто насилу дождавшись этого вопроса, Амба вынула листок бумаги и развернула его.

– Вот какие буквы вырезаны: С.Л.У.П.Н.У.В.А.

– Все равно не въезжаю.

– Переставь.

Я секунду потаращился на бумажку, и тут меня оглоушило.

– Лавспуну!

– То-то и оно!

– Так и что это все значит?

– Для чего нужны вырезанные буквы?

Я пожал плечами.

– Для вымогательских писем. Он шантажировал учителя валлийского. Не удивительно, что с ним разделались.

Я несколько секунд размышлял над значимостью этого факта, но из депрессии выйти не смог.

– Что, сердце не поет?

– Извини, Амба, я торчу здесь, потому что меня разыскивают за убийство проститутки. Какие уж тут песни.

– Но это обелит твое имя.

– Не понимаю как.

– Эванс шантажировал Лавспуна. Почему? Потому что он списал сочинение и нашел там что-то изобличающее учителя. Что еще нам известно об Эвансе? Он стащил из Музея редкостную попонку для чайника. Я подозреваю, что эти два факта взаимосвязаны.

– Само собой, только в чем связь?

– Не знаю. Мы собрали еще не все части головоломки.

– Но это значит, что мы топчемся на месте. Мы уже знаем, что Лавспун убил Эванса.

Она поглядела на меня, и слезы огорчения выступили у нее на глазах.

– Нам нужно рассмотреть все под разными углами, Луи. Нельзя ничего упускать, мы же шьем дело, прах его побери!

– О'кей. Что у тебя есть еще?

Она оттолкнула книги и положила ладони на стол.

– Операция «Обыск печи» потерпела крах. Бьянка могла спрятать сочинение в любой печке. Я хотела даже порыться в твоей, но миссис Ллантрисант меня в кухню не пустила. Сказала, что там, куда ты загремишь, тебе печка не понадобится – хоть чистая, хоть какая. Хлеб да вода в тюрьме Кумтиди – вот что тебя ждет.

– Какая трогательная вера в меня.

– Она сказала: «Ведь вот живешь с человеком бок о бок, а толком его и не знаешь, правда?» Ну, потом я пошла в квартиру Бьянки и попыталась там, но было оцепление, и полицейский меня тоже не пустил. Я сказала: «Я пришла почистить печку», – а он сказал, что такой брехни в жизни не слышал. Я подождала, пока заступит другой полицейский. И снова попыталась, и в этот раз сказала, что хочу навестить свою тетушку, которая живет над Бьянкой, – ей девяносто лет, она очень ветхая, и мне приходится время от времени проведывать, как она там – жива ли.

Я вытаращил глаза, но промолчал.

– Он меня пустил, а я пробралась в квартиру Бьянки и как раз проверяла печку, когда вернулся первый полицейский и меня сцапал. Тащит он меня по лестнице, кричит, что упечет меня надолго, но тут внизу у калитки другой полицейский глядит на него и говорит: «Ну, сержант, теперь уж я всего наслушался, – тут вот женщина пришла, говорит, хочет почистить печную трубу!» И знаешь, кто это был? Миссис Ллантрисант!

Мы переглянулись и уставились друг на друга.

– Миссис Ллантрисант?

Амба кивнула.

– Что-то мне это не нравится. Ни капельки.

– Вряд ли ведь это совпадение?

– Боюсь, что вряд ли. И что случилось потом?

– Я укусила полицейского за руку и удрала. – Она помолчала, затем спросила: – Ты сердишься?

Я озадаченно моргнул:

– Сержусь? На что?

– Потому что я провалила игру.

– Ничего ты не провалила!

– Провалила. Потому что из-за меня она узнала, что искать нужно в печных трубах. Я облажалась.

Я шутливо двинул ее в плечо:

– Детка, ты поработала блестяще. Я искренне снимаю перед тобой шляпу, и в один прекрасный день – быть может, на следующей неделе – ты станешь знаменитым частным сыщиком.

Она засияла.

– Ну, тогда побегу дальше разбираться с этими печками.

Но я поднял руку:

– Бросай ты эти печки.

– Почему?

– По моим прикидкам, за вычетом моей печки и печки Бьянки, которые ты проверила, в городе осталось 3998 печей. Это безнадежно.

Она презрительно пырхнула губами:

– Это что за разговоры?

– Послушай, при моей нынешней удачливости вот-вот пойдет снег, и все печки в городе так и так растопят.

Она схватила пальто.

– Проверять все печки в городе ни к чему. Нам нужно просто выяснить, где она побывала, и проверить те, к которым у нее был доступ. Это легко.

Чуть позже в тот день я решил выйти наружу. Учитывая, что половина округи меня разыскивала, это было не очень умно, но я решил: да провались оно пропадом. С таким же успехом меня могли арестовать и в трейлере, где я сидел сложа руки. Я подпоясал старую шинель бечевкой и выпачкал землей лицо и руки. На улице стоял пронизывающий холод, так что в целях теплоизоляции я напихал под шинель мятых газет. Наконец – и это я ненавидел больше всего – намазал себя жидкостью, которую приготовил из протухшей рыбы, вареной капусты и заплесневевшего сыра. Этим я, как мог, сымитировал кислый сырный немытый запах, похоже свойственный бродягам.

Из Инисласа я по болоту вышел к железной дороге, забрался на проходящий товарняк и соскочил с него за милю до станции Аберистуит. Оттуда я через весь город двинулся к морю. Потом забрался на вершину холма Конституции, к камере-обскуре. В кафе на вершине я купил чай и мешочек старых шестипенсовиков для притулившегося в уголке телескопа, через который можно было видеть весь город. Городское Астрономическое общество два раза в месяц собиралось здесь, чтобы поглядеть в маленький шестипенсовый телескоп, но сегодня никого не было. Я отвел объектив от небес и направил на киоск Сослана. Там никого не было, кроме самого Сослана, поэтому я сел и принялся за чай. Спустя пять минут посмотрел снова и увидел то, что хотел. Ллинос наслаждался ежеутренним мороженым. Я подошел к телефону.