Дэнис склонился над морем бурлящего шума. Если бы он бросился через парапет, шум, без сомнения, не дал бы ему упасть, подхватил бы и удерживал в воздухе, как фонтан удерживает шарик вверху струи. Потом ему пришел в голову еще один образ, на этот раз в стихотворной форме.

Душа моя над огненным котлом

Как тонкий лист пергамента дрожит.[32]

Плохо, плохо. Но образ чего-то тонкого и обреченного изорваться изнутри, снизу ему понравился.

Душа моя — под стать кишечной пленке...

Или лучше:

Душа подобна бледной перепонке...

Это было привлекательно: тонкая, бледная перепонка. В этом было что-то анатомически точное. Туго натянутая, трепещущая в грохоте бурной жизни...

Пришло время ему спуститься с безмятежного поэтического эмпирея в настоящий водоворот. Он шел по лестнице медленно. «Душа подобна бледной перепонке...»

На террасе кучкой стояли самые важные гости. Среди них был старый лорд Молейн — карикатура на английского милорда из какой-нибудь французской юмористической газеты: высокий человек с длинным носом и длинными обвисшими усами, с крупными зубами цвета старой слоновой кости, в нелепо коротком закрытом пиджаке, из-под которого торчали длинные-длинные ноги в серо-перламутровых брюках — ноги, которые подгибались в разные стороны в коленях, от чего его походка выглядела несколько вихляющей. Рядом с ним, короткий и плотный, стоял мистер Калламей, почтенный консервативный деятель с лицом, словно заимствованным у римского бюста, и с коротко остриженными седыми волосами. Молодые девушки не очень любили отправляться в автомобильные прогулки наедине с мистером Калламеем. А говоря о лорде Молейне, всегда удивлялись, почему он не живет в почетном изгнании на острове Капри среди других выдающихся лиц, которые по той или иной причине сочли для себя невозможным остаться в Англии. Оба джентльмена разговаривали с Анной и смеялись, один басисто, другой ухающе, как сова.

Черный шелковый шар с парашютом в черную и белую полоску на буксире оказался старой миссис Бадж из большого дома по другую сторону долины. Она стояла ниже по склону, и спицы черно-белого зонтика, которым она закрывалась от солнца, угрожали глазам Присциллы Уимбуш, возвышавшейся над ней, как башня, своей массивной фигурой, одетой в лиловое; голову Присциллы по-королевски увенчивал ток, покачивавшиеся черные перья которого напоминали о пышности парижских похорон по первому разряду.

Дэнис осторожно оглядел их всех из окна утренней гостиной. Его глаза внезапно стали невинными, детскими, непредубежденными. Они, эти люди, казались немыслимо фантастичными. И в то же время они реально существовали, действовали сами по себе, обладали сознанием, собственным умом. Более того, он был таким, как они. Можно ли поверить в это? Но красный блокнот был решающим доказательством.

Вежливость требовала подойти и сказать: «Здравствуйте! Как поживаете?» Но Дэнис не хотел сейчас вести разговоров, он не мог бы вести разговоров. Его душа была тонкой, трепещущей, слабой перепонкой. Он хотел удержать ее нетронутой и целомудренной как можно дольше. Он осторожно выскользнул через боковую дверь и пошел вниз, к парку. Когда он приблизился к шуму и движению ярмарки, его душа затрепетала. Перед самым входом он на мгновенье задержался, потом шагнул вперед и погрузился в людское море.

Сотни людей — у каждого свое собственное лицо, и все настоящие, индивидуальные, живые. Гнетущая мысль! Он заплатил два пенса и посмотрел Татуированную Женщину. Еще за два пенса — Самую Большую Крысу в мире. Из помещения, где показывали Крысу, он появился как раз вовремя, чтобы увидеть, как наполненный водородом шар взмыл вверх. Вслед ему громко заплакал ребенок. Но шар безмятежно поднимался и поднимался — совершенной формы, переливающийся опал. Дэнис следил за ним, пока он не потерялся в слепящих солнечных лучах. Если бы он только мог послать за ним свою душу!..

Он вздохнул, вдел розетку в петлицу и бесцельно, но с официальным видом начал пробиваться сквозь толпу.

Мистера Скоугана поместили в небольшой парусиновой палатке. В черной юбке, красном корсаже и желто-красном в горошек платке, повязанном поверх черного парика, остроносый, с темным морщинистым лицом, он удивительно походил на старуху цыганку с картины Фрита «День скачек». Афиша, прикрепленная булавками к занавеси, закрывавшей вход в палатку, возвещала о «Сесострисе, колдунье из Экбатаны». Сидевший за столом мистер Скоуган встречал своих клиентов в загадочном молчании, мановением пальца указывая, что они должны сесть против него и протянуть ему руки. Затем он рассматривал представленную ему ладонь, пользуясь лупой и очками в роговой оправе. Изучая линии на руке, он пугающе качал головой, хмурился и прищелкивал языком. Иногда он даже говорил шепотом, словно самому себе: «Ужасно, ужасно!» или «Господи, помилуй!» — рисуя при этом в воздухе изображение креста. Клиенты, входившие в смешливом настроении, внезапно менялись в лице и начинали относиться к колдунье всерьез. Это была внушительного вида женщина! А вдруг в этом все-таки что-то есть? А вдруг, думали они, глядя, как ведьма качает головой над их руками, а вдруг... И с тревожно бьющимся сердцем они ждали слов оракула. После долгого молчаливого изучения мистер Скоуган поднимал голову и хриплым шепотом задавал жуткий вопрос вроде: «Бил ли вас когда-нибудь молотком по голове рыжий молодой человек?» Получив, как и следовало ожидать, отрицательный ответ, мистер Скоуган несколько раз кивал, приговаривая: «Так я и думала. Значит, все еще впереди, все впереди, хотя ждать осталось недолго». Иногда после продолжительного рассматривания ладони он просто шептал: «Там, где неведенье — блаженство, там глупо мудрым быть» — и отказывался сообщить какие-либо подробности о будущем, настолько ужасном, что оно ввергало его в отчаяние. Сесостриса имела успех и притягивала к себе, как притягивает что-то страшное. Люди выстроились в очередь перед палаткой, дожидаясь привилегии выслушать приговор.

Проходя мимо, Дэнис с любопытством взглянул на толпу просителей перед святилищем оракула. Ему ужасно захотелось посмотреть, как мистер Скоуган играет свою роль. Палатка была весьма шатким, кое-как поставленным сооружением. Между ее стенками и провисшей крышей зияли большие щели. Дэнис отправился к чайному шатру, взял там деревянную скамью и небольшой британский флаг и поспешил обратно к обители Сесо-стрисы. Поставив скамейку у задней стены, он влез на нее и с видом сосредоточенного усердия начал прикреплять флаг к одному из шестов палатки. Сквозь щели в парусине он теперь мог видеть внутри почти все. Повязанная платком голова мистера Скоугана была прямо под ним. Ясно слышались слова, произносимые жутким шепотом. Дэнис смотрел и слушал, как колдунья пророчила финансовые крушения, смерть от апоплексии, гибель от воздушных налетов в будущей войне.

— Разве будет еще одна война? — спросила пожилая дама, которой он предсказал этот конец.

— Очень скоро, — ответил мистер Скоуган со спокойной уверенностью.