Несмотря на простуду, отец не бросил курить, о чем свидетельствовала пепельница, полная окурков.

— Папа, может, все-таки будешь курить поменьше? — предложил Монти, указывая на пепельницу. — Тебе будет легче дышать.

— Сигареты мне не повредят, — просипел отец. Поняв, что Монти не на шутку озабочен, он пообещал: — К Рождеству я буду в полном порядке. — Но вид у него был совсем не здоровый.

На сломанную ногу сына родители Монти отреагировали примерно так же, как и автобусный кондуктор.

— Не повезло, старина! — просипел отец. — Ну надо же, глупость какая!

— В самом деле, Монти, — недовольно подхватила мать, — почему тебе приспичило сломать ногу именно сейчас?

Бикерстафы были не из тех, кто любит, чуть что, обращаться к врачу. Монти, опираясь на костыль и корчась от боли, доковылял до соседей и спросил Джеда Колли, пожилого, но еще деятельного, не собирается ли кто-то из его родных в город. Если кто-нибудь туда поедет, пусть привезут им бутылку виски. Джед тогда тут же достал ему бутылку из своего запаса. Монти попытался расплатиться. У них ведь появились деньги! Но Джед и слышать ничего не желал.

— Передай маме с папой пожелания счастливого Рождества, — сказал он.

Монти приковылял назад с бутылкой в кармане куртки, и мать сварила горячий пунш.

— Крепкая штука; она меня живо на ноги поставит, — кашляя, уверял отец.

За два дня до Рождества отец слег — дело неслыханное, — и Бикерстафы наконец все же вызвали врача. Доктор диагностировал грипп, который дал осложнение на легкие, и предложил отправить Эдварда Бикерстафа в больницу. Эдвард и его жена пришли в ужас и отказались. «Что ж, — вздохнул доктор, — может быть, вы и правы». Больницы переполнены жертвами простудных заболеваний. Эдвард может остаться дома при условии, что будет спать в отдельной теплой комнате, где постоянно топится камин. Остальные члены семьи могут заходить к нему только в случае необходимости. И пусть немедленно вызывают его, добавил доктор, если больному станет хуже.

— Не забывайте топить камин! — повторил он перед уходом.

Во всех остальных спальнях «Балаклавы» царила почти арктическая стужа.

— Монти, тебе нельзя заходить к отцу! — напомнила мать, когда в спальне больного удалось растопить камин.

Из дымохода полетела сажа и обломки птичьих гнезд. От этого отец еще сильнее раскашлялся. От тепла стало немного суше, но стены были еще сырые.

Мать сказала:

— Не хочу, чтобы ты заразился. Достаточно того, что ты ухитрился сломать ногу.

Сидя за кухонным столом, она деловито начищала остатки фамильного серебра, которое по традиции появлялось на столе в Рождество. Она терла ножи и вилки тряпкой, смоченной какой-то чистящей жидкостью, от которой у нее чернели пальцы.

Монти с трудом поднялся на второй этаж и остановился за дверью отцовской спальни.

— Папа, как ты себя чувствуешь? — крикнул он.

— Плохо! — хрипло ответил больной. — Уходи!

И Монти ушел.

Позже, в рождественский сочельник, он вдруг проснулся и услышал, как ужасно кашляет отец. Потом за дверью застучали каблуки: по коридору спешила мать. Монти выбрался из кровати и доскакал на одной ноге до двери. Приоткрыл ее и вгляделся в щелку. Мать уже вышла из комнаты больного, кутаясь в свой старый халат. Монти она не заметила. Она медленно стала спускаться вниз. Монти ослушался запрета и пробрался в комнату больного.

Ее освещала единственная прикроватная лампа с пыльным и выцветшим шелковым абажуром, розовым в клетку. Монти и сейчас отчетливо видел его перед своим мысленным взором. Фарфоровая ножка лампы была сделана в виде девичьей фигуры — тоненькой девушки-подростка, такой стиль был в моде в двадцатых годах. Она держала на поводке двух гончих. Еще немного света отбрасывали тлеющие угли в камине, призванные облегчить состояние больного. Отец сидел в постели, опираясь на влажные подушки. По его лицу тек пот. Он шумно, с присвистом вдыхал, а выдыхал со стоном.

— Как-то странно я себя чувствую, старина, — с трудом выговорил он.

Монти очень испугался.

— Сейчас спущусь и вызову доктора — пусть немедленно приедет сам или пришлет карету скорой помощи. Может быть, тебе все-таки лучше в больницу?

— Ничего не нужно, — слабо отмахнулся отец. — Мама уже пошла звонить. Доктор скоро приедет. Возвращайся к себе, не то еще заразишься. — Он вытянул руку и слабо помахал ею. — Иди… — с трудом выговорил он и зашелся в очередном мучительном приступе кашля.

И Монти, к его вечному стыду, ковыляя, вернулся к себе в комнату.

Доктор приехал только в девять утра на Рождество, но к тому времени Эдвард Бикерстаф уже умер.

— Какого черта вы тянули? — набросился на доктора Монти. Он загнал его в угол на площадке второго этажа, под витражом с Иезавелью. — Я понимаю, сейчас Рождество, будь оно неладно, но ведь он был вашим пациентом! Вы знали, как он тяжело болен! Почему вы не приехали сразу, как мама вас вызвала?

— Я приехал сразу! — отрезал доктор. — Твоего отца давно надо было положить в больницу! Конечно, я понимал, как он серьезно болен. Он болел уже давно и стал настоящей развалиной. Я все убеждал его бросить курить и сходить к кардиологу, но он и слышать ничего не хотел. Его организм был слишком ослаблен; у него не осталось сил бороться с гриппом. Я сразу все понял, как только твоя мать позвонила. Взял свой саквояж и приехал к вам, даже позавтракать не успел!

— Но ведь она… — начал Монти и осекся.

До него дошло. Мать не позвонила. Она не позвонила доктору сразу, среди ночи. Она спустилась на первый этаж, но звонить не стала. Если бы он, Монти, не вернулся послушно к себе, а спустился в холл, уж он бы наверняка позвонил или ее заставил бы позвонить. А она нарочно дожидалась, когда уже стало поздно. Его замутило. Он сразу понял, почему мать так поступила. Она уже давно знала о том, что у ее мужа роман с матерью Пенни. Как мог он, Монти, быть таким наивным? Как он мог предполагать, что она, обманутая жена, ничего не знала, не поняла внутренним чутьем? Как мог он не замечать тайные знаки? Он должен был еще давно расшифровать их, как археолог расшифровывает древние руны! Пока они прозябали в нищете, роман мужа с соседкой никак не угрожал ее положению, потому что им все равно некуда было деваться. Они продолжали сохранять видимость семьи и жили в своем холодном, невеселом доме, лишенном любви. Но теперь, когда их финансовое положение улучшилось, отец мог подать на развод. Возможно, он мечтал о том, как он начнет жизнь сначала с любимой женщиной. А у нее, у его матери, в жизни только и было, что «Балаклава» и положение хозяйки большого дома, миссис Бикерстаф. Она экономила на всем и надрывалась по хозяйству, потому что не могла себе позволить нанимать постоянную прислугу. И вот награда? Как только жизнь начала налаживаться, ее отодвинут в сторону? Нет, она не собиралась этого допустить!