Два сотрудника направились к раздвижной двери большой студии. В это время, как всегда, неизвестно откуда появился Вася.

– Серега, минуточку внимания. Не все так просто. Вот что я нашел на лестнице на второй этаж. Причем на разных ступеньках. – Он держал в руках женские комнатные тапочки. – И не было бы в этом ничего странного: у фотографа бывают разные женщины, если бы эти не были реально теплыми еще. Здесь женщина или есть, или была максимум десять-пятнадцать минут назад. Я в этом спец. А не Элизу ли нам здесь лучше поискать? Со студией никогда не поздно. Может, она тут сидит где-то и даже крикнуть не может – с кляпом во рту.

– С кляпом или без – в этом разберемся. Тапки берем на экспертизу, если ее, то это тоже без проблем выяснится. Голиков, женщина сейчас есть в вашем доме? Это не Элиза Никитина?

– Да пошли вы… Ройтесь сколько влезет. Я отказываюсь отвечать на идиотские вопросы. Ко мне может зайти кто угодно и точно так же уйти. Кляп… Дебилы!

– Ситуация, которая называется «оперативной необходимостью», ордера не требует. Мы можем найти еще живую девушку, оказать ей помощь. Дебилы – не дебилы, вам уже выбирать не приходится.

Настя испекла торт, погуляла с сыном и собакой. Перед тем как их покормить, секунду подумала: может, позвонить Сереже, вдруг он уже подъезжает, они подождут. И, как всегда, отказалась от этой мысли. Он всегда не один. Ситуация может быть очень сложной. Не стоит его отрывать, она просто покормит Олежку и Мая, уложит их спать, а сама подождет мужа. Ведь на самом деле она просто хочет, чтобы он побыстрее приехал. Это ее вопрос, как обычно говорит Сергей по рабочим поводам.

«Ее вопрос» немного мешал ей получать удовольствие от веселья ребенка и собаки, от Олежкиных каждый день новых «фирменных» слов и шуток, от того, как понравился ее ужин, а торт вызвал бурный восторг. Потом еще немного времени было, чтобы дождаться спада веселья. Они с Олежкой пошли в ванную, он старательно и демонстративно очень правильно мылся и чистил зубки, затем в теплой пижамке, как белый медвежонок, важно направился в детскую. У него было удивительное свойство. Отправляясь спать, он буквально засыпал на ходу. Этот малыш просто любил все в жизни: сон, еду, собаку, свои игры и даже некоторые предметы в школе. И он любил Настю и Сергея точно так же, как в два и три года. Настя всегда с удовольствием наблюдала за детьми друзей, они ей нравились, но прятала мысль о том, что она никогда не встречала такой открытой привязанности к родителям, как у их ребенка. Такой безоглядной уверенности в том, что они очень родные. Господи, как всегда, про себя взмолилась она, пусть это никогда не пройдет. Ведь впереди подростковый трудный возраст.

Олежка вдруг оглянулся, внимательно посмотрел на нее и сказал:

– Понеси меня, мам, а?

– Ой, – растерялась Настя. – Ты же большой!

– Ну и что? Папы нет, он смеяться не будет. Я хочу, чтобы ты мне пела.

– Что творится! Я не умею петь. И на папу ты зря наговариваешь. Может, он и смеялся бы, но ты как-то постоянно висишь на нем.

– Значит, я еще не очень большой, раз вы меня поднимаете.

– За логику – «пять», – сказала Настя и подняла на руки свою дорогую тяжесть.

Он тут же уютно свернулся, обнял ее за шею, тепло задышал в лицо. Ей казалось это чудом: он остается совсем ребенком. Она замурлыкала песню Поля Мориа «Мама». Ей самой ее пела мама. Как-то перевела слова, и после этого Настя всегда сдерживала слезы от любви и нежности. Малыш затих, прикинулся воробышком, и она довольно долго носила его по комнате и пела. Пока не увидела, что он крепко спит.

Мая она обнаружила у двери в прихожей. Он тоже спал и в то же время ждал хозяина. «Как я», – подумала Настя. До замужества она больше всего любила уединение. Выходила замуж в достаточно взрослом возрасте. Все привычки остались, а эту – быть одной – как будто ливнем смыло. Ливнем любви. В детской сладко сопит ребенок, вот преданная собака посмотрела на нее, как на свое большое счастье, а она будет сейчас маяться, и бродить по квартире, и смотреть с балкона, и слушать звуки поднимающегося лифта, как будто жизнь ее томительно и мучительно замирает до того момента, когда повернется ключ в замке входной двери. Иногда это ее тяготило, как болезнь, как рабство, она даже с самим Сережей никогда не делилась этим. Но как потом все окупалось в один момент, как опять шли дела и появлялись радость и вкус к жизни. «Какая тяжкая ноша – любовь», – вдруг подумала Настя. И сразу вспомнила об Артеме. Парень с детства страдал от неразделенной любви. Он испытал столько страданий и мук: обида, ревность, даже желание мести… К нему пришли следователи и сказали, что он убил, и он сам поверил! Но Настя в это не верит. Может, поверила бы, если бы так не полюбила сама. Все же был Отелло… Но сейчас Настя не верит даже Шекспиру. Разные ситуации были у них с Сережей. Он очень самодостаточный, привык к вольной жизни. Иногда Настя испытывала и гнев, и ярость. Иногда не могла с ним говорить по нескольку дней. Но всегда после этого она, как будто не по своей воле, искала для него оправдания. И, разумеется, находила. Нельзя вынести окончательный приговор объекту любви. Ибо это ты и есть. Она подумала, что легко возразить: мол, мужчины и женщины разные. Дело хотя бы в том, что мужчина физически сильнее и может просто не рассчитать силы… Но если поднял руку, – значит, не любит. А Артем любит.

Может, у Сережи спросить: он мог бы ее ударить, если она ему изменила? «В теории это не решается. – Настя мысленно пошутила практически в духе Сережи. Черный юмор – его конек. – Тут можно только провести следственный эксперимент, то есть – изменить». За то, что он постоянно забывает ей позвонить, она обязательно расскажет ему о своих мыслях. Отомстит. И посмотрит на реакцию. У него богатое воображение, и он мгновенно смоделирует в уме эту ситуацию. Интересно: загрустит, рассердится? Ясно, что вслух пошутит. Но она все поймет.

Короче, надо брать себя в руки и направляться к компьютеру. Она так и поступила, вернула снимки следствия с места убийства, затем показания Артема, первые, практически признательные. Вот так лежит девушка, здесь дерево. Первая свидетельница Насти Анна Семеновна сказала, что там вроде бы кто-то стоял, когда девушку убивали. У нее плохое зрение. Но следы ведь есть под этим деревом на снегу. Конечно, экспертиза не даст результата по минутам, точнее, не дала. Кто-то мог остановиться после того, как Валерию убили. Кто-то прошел мимо. Но вот эти два четких следа – рядом с телом. Отпечатки ботинок с рифленой подошвой, принадлежащих явно одному человеку, находятся на большом расстоянии друг от друга. Следы Артема, обведенные красным, – рядом. Он тоже явно там стоял. Но ноги не раздвинуты. Вот его следы, он идет дальше, к дому. Между отпечатками двух ботинок примерно одинаковые расстояния. А человек для нанесения удара, такого, смертельного по силе удара, как правило, широко ставит ноги.

Как отвечает экспертиза на вопрос, с какой высоты был нанесен удар? Вот. Они допускают, что поскольку Валерия – невысокого роста, то Артем нагнулся. А на самом деле… Ладно, она не будет ничего пока подгонять под свою версию. Просто если она права, обнаружится не одна ошибка. Не с той высоты, не там следы на палке, на куртке может быть кровь уже убитой девушки…