Он в задумчивости пошел забирать грязную посуду, когда внезапно девица, как тигрица, обнажив кривоватые зубы, в ярости бросила в него тарелку. Он ловко увернулся, и тарелка — столовская белая, без изысков, разлетелась вдребезги о стену.

Он кивнул: вот, значит, как. Вот почему она так быстро ела. Готовила нападение. Он вышел, взял совок с метлой, спокойно подмел осколки. Завтра он сервирует ей обед на пластике. И кто б мог заподозрить столь яркий темперамент в такой среднеравнинной, покорной поначалу простушке? Он улыбнулся, а дуреха забилась в угол: пошел откат после эмоционального всплеска. Как ее зовут? Кажется, Света?

— Какая вы, однако, страстная натура, душечка! — усмехнулся он на прощание. — Остается только позавидовать вашему молодому человеку!

Он прекрасно знал, что у таких, как она, не бывает «молодых людей»: жизнь ее ставит сразу спиной к романтическим радостям. Приехала из провинции, работала, как каторжная, чтобы свести концы с концами. Весь романтизм умещается под обложкой слащавых романов. И там же заканчивается. Любой поклонник сразу становится сожителем, вот и все отношения. Он прикрыл за собой дверь.

Света зашлась в рыдании. А когда чуть подуспокоилась и перестала всхлипывать, испугалась наступившей тишины. Как же она эту тишину возненавидела за последние недели! Чтобы избавиться от неприятного чувства, что она уже — в могиле, стала петь. Сначала что-то из попсового хит-листа, но бессмысленные строчки будто отскакивали от серых холодных стен. И она перешла на народные песни — немудреный репертуар, выученный еще в школе.

Света заставляла себя вставать и проходить тот маленький круг, которым ее ограничивала веревка, привязанная к кольцу в стене. Она уже пыталась развязать ее, но куда там — ни ногти, ни зубы, которые она в отчаянии вонзала в грязные, пропахшие здешней влажной пылью волокна, с задачей не справлялись, во рту оставалось противное послевкусие — поражения.

Света открыла затянутые прозрачной слезой глаза, вытерла костяшками грязноватого кулака мокрый нос и вдруг — замерла. Там, в углу за дверью, блеснуло что-то похожее… Похожее на острый осколок тарелки. Дотянется? Или нет? Сердце ее замерло, а потом забилось так быстро и сильно, что она прижала руку к груди: тихо, тихо, спокойно, сейчас… Как осторожный зверь, медленно встала на карачки и потянулась к осколку, все ближе, и вот уже растянулась в полный рост: нога, как в огненной петле, лицом в бетонный пол, а рука пытается нашарить кусок тарелки. Ну же!

Света подняла взгляд от пола и посмотрела вперед, туда, где он белел у стены. Всего-то сантиметрах в пяти от ее скрюченных в невыносимой потуге пальцев. Она выдохнула: нет! Не достать!

Обессилев, Света свернулась калачиком на старом топчане и — разрыдалась. Горько, как не плакала даже маленькой, когда лучшие игрушки доставались всем, кроме нее. И тут вдруг вспомнила и вновь подняла голову — карандаш! Точнее, его обломки! Тот, что он в приступе ледяной ярости сломал, когда она отказалась ему позировать. Он отшвырнул их и ушел. Они должны где-то тут валяться!

И она на ощупь, пядь за пядью, начала обшаривать холодный пол, пока не нашла тоненький обломок. Есть! И снова вытянулась на полу, но теперь уже держа в руке подспорье — кусок карандаша.

И медленно, миллиметр за миллиметром, стала двигать осколок к себе.

Он не спал. Лежал, подставив Маше плечо в качестве подголовника: она вчера сказала ему, что просто плечо — ей жестко. Поэтому она с сонной улыбкой водрузила на плечо подушку, а на подушку — голову, и почти сразу уснула.

Андрей боялся пошевелиться, хотя плечо и шея уже затекли, ужасно хотелось пить и курить. А главное — у него был план, «наш ответ Чемберлену», как он его успел обозвать, и поэтому Андрей по миллиметру, аккуратно стал сдвигать подушку с Машиной головой со своего плеча. И когда Маша продолжила спать — но уже независимо от него, Андрей, затаив дыхание, медленно спустил ноги на холодный деревянный пол, собрал в темноте раскиданные ими в любовном угаре вещи и вышел из комнаты.

Пес во сне сучил лапами и громко храпел, нажравшись пельменей, а на кухне было даже жарковато — Андрей основательно протопил печь. Посмотрев сверху вниз на спящую псину, Андрей удержался от противоречивого желания то ли пнуть слегонца наглеца в раздувшийся после сытного ужина бок, то ли присесть и потрепать по висячим ушам. Сдержался и быстро, в военном ритме, оделся и вышел из дома.

На улице стоял откровенный минус и небо было белесым, низким. «Когда снег будет?» — спросил он у неба, и, зябко дернувшись, сел в машину. Ближайший супермаркет дорогой еды находился неблизко.

Доехав, Андрей оставил автомобиль на пустынной стоянке перед магазином и зашел внутрь. Раньше он никогда в такие места не заходил — незачем было. Поэтому еще в машине дал себе слово: на цены не дивиться, не присвистывать, не материться. Купить все, что нужно, и — баста. Обратно домой, в родную деревню.

Сдержать слово не получилось: перед ценами он таки застывал, но мужественно клал в корзину: мед (сибирский), конфитюр (французский), горячие круассаны прямо из тамошней пекарни. Какие-то йогурты: натуральные и со странными присыпками. Эти рассеянно повертел в руках, а потом махнул рукой. Маша, если что, разберется. Упаковку хорошего кофе. Пару литров апельсинового сока. Салфетки. Бумажную же ажурную скатерть. Подумал и добавил несколько бутылок минеральной воды и упаковку испанской ветчины. («Если вдруг на Машу нападет с утра голод», — сказал он себе, хотя знал, голод нападет на него.) И поехал восвояси, остановившись лишь раз — перед ларьком с надписью «Цветы».

* * *

К семи утра он уже управился. Стол был накрыт, по центру стояло цинковое ведро с огромным букетом кремовых роз (вазы-то у него отродясь не было).

За окном занимался сизый слабый рассвет, и пока Андрей сторожил турку с кофе, вдруг пошел снег. И какой! Будто торопясь после долгих недель простоя, он падал огромными хлопьями, похожими на клочья белой ваты. Торжественно, мягко ложился на твердую обледеневшую землю, почти мгновенно сменив цвет за окном с черного на белый.

Андрей так загляделся на внезапно сменившийся цвет и свет, что кофе у него сбежал. Он схватился от неожиданности за раскаленную рукоятку без прихватки и завопил, сунул руку в ведро в цветами. На хозяйский крик с лаем прибежал Раневская. Вслед за псом из комнаты, сонная, в одной его майке, вышла Маша и, отодвинув от лица полог светлых спутанных волос, воззрилась на великолепие, расставленное на столе. И — замерла. Андрей тоже замер, с покрасневшей мокрой рукой наперевес: он смотрел на Машино удивленное лицо и чувствовал, будто кто-то впрыснул ему под кожу сильнейший гормон радости.

— Что это? — медленно произнесла Маша.

— А, — небрежно махнул здоровой рукой Андрей. — Скатался ночью в супермаркет. Надо ж тебе хоть иногда у меня прилично питаться, нет?

Маша ничего не сказала, только подняла иронично бровь и развернулась обратно.

— Ты куда? — поймал ее в объятия не ожидавший такой реакции испуганный Андрей.