— Мертв. Я должен был разобрать это еще до того, как ты его увидел. И верно, теряю чутье.

— Ходячий покойник?

Я кивнул:

— Ночной глашатай. У нас таких называют уличными артистами. Тихо, слышишь?..

Рот мертвеца в этот момент действительно открылся.

— Я, Хельм… Маан… вого числа сего меся… повинен в смерти супруги своей, Гер… ка ее, лишенного мно… говором суда… к бесчестью своему вы…

Слова сыпались из него, как мучные черви из разложившейся печени. Смысл некоторых можно было понять, но большинство являло собой дикую мешанину, в которой скрип челюстей заглушал и без того нечеткие рыкающие звуки. К счастью, я относительно помнил стандартную формулу ночных глашатаев, поэтому перевел Петеру:

— Его зовут Хельмут Маан, он был попечителем альтштадской девятой гимназии и убил свою жену и ее любовника. Кажется, это было недели две назад. Как видишь, его легкие и связки слишком тронуты некрозом, чтобы можно было распознать с уверенностью… Я слышал о нем, но думал, что его хватит на неделю. Забавная встреча. Кто бы из тоттмейстеров не поднимал его, поработал он на славу.

— Я читал о нем в газетах, — пробормотал Петер, косясь вслед бывшему попечителю гимназии. — Но почему ночью?

— Видишь ли, тоттмейстер, получая приказ после палача, имеет указание не удерживать плоть приговоренного от тления. Или, точнее, замедлить, но не прекратить процесс разложения в теле. Несколько дней поднятый мертвец ходит днем, рассказывая всем историю своего преступления и являя таким образом назидание для прочих преступников. Однако вскоре он начинает жутко смердеть… Ты ведь чувствуешь, да?

— Еще как.

— Тогда его обычно умертвляют окончательно и хоронят где-нибудь за городом… Что? Нет, просто церковь отказывается хоронить на освещенной земле тех, кто был живым мертвецом, это старое… Так вот, если преступление, совершенное человеком, настолько сильно, что этого мало, а тело его уже являет собой неудобство для горожан, вторую часть своего посмертного приговора несчастный отбывает по ночам. Меньше жалоб от жителей.

Петер несколько раз быстро моргнул, точно стараясь прогнать из глаз какой-то морок.

— Я слышал о таких, — сказал он, помедлив, — но не видел. А почему он так ходит?

— О, тоттмейстер здесь ни при чем. Видишь, как гнутся у него ноги?.. При жизни их выламывали из суставов. Может, и кости дробили… Сейчас эта традиция уже отмирает, редко встретишь. Чаще всего просто вешают… Еще, кажется, подрезали ребра, торс неестественно наклонен… Эй, ты что?

Но он уже распрямился.

— Я в порядке.

— В твоем возрасте полагается иметь желудок покрепче… Ладно, пошли, давай.

* * *

К дому мы подошли лишь спустя добрую половину часа. Петер, видимо, был ранней пташкой: несмотря на то, что не пробило и десяти, глаза у него слипались, он спотыкался чаще обычного и, казалось, вот-вот был готов рухнуть. Долгие пешие прогулки и переживания длинного дня, кажется, лишили его последних сил. Я хотел было отослать парнишку домой, но, глядя на то, как он едва плетется, решил оставить его у себя. Ни к чему ему идти домой столь поздно — если моя жизнь под надежной охраной, не стоит тешить себя надеждами на то, что с тем же вниманием лазутчики Ордена станут охранять жизнь обычного мальчишки. Он не был целью убийц, а значит, никто не станет о нем беспокоиться. И если убийца решит для начала свести счеты с ним, как свел счеты с ни в чем не повинным Арнольдом, это будет последний раз, когда я видел глупого и вздорного лицеиста по имени Петер Блюмме.

— Заходи, — сказал я сухо, отпирая калитку. — Но это последняя ночь, когда ты ночуешь у меня.

— Да, господин тоттмейстер, — пробормотал он.

— Хорошо.

Десять шагов от калитки до входной двери были слишком большим расстоянием для того, чтобы я смог преодолеть их в мысленном молчании. Нужен ли убийце Петер? Да вряд ли. Он лишь спутник, слуга, мальчишка на побегушках, чья наивная и в то же время кипящая жажда мести не принесет мне никакой выгоды. Арнольд был убит не потому, что убийца боялся его, да и не может некромант бояться мертвеца — это был лишь знак, который заставил бы меня позабыть об осторожности и действовать наспех. Убийство Петера не принесет пользы, а убийца, несомненно, расчетлив и неглуп. «Ты просто не хочешь отсылать его домой, — сказал я сам себе, — вот что. Ему придется вернуться в дом, где он видел свою мертвую мать. В пустой молчащий дом, который помнит шаги ее убийцы. Сможет ли он жить там? Сможет ли сам переступить порог?»

Я положил ладонь на бронзовую ручку двери и замер еще прежде, чем пальцы ощутили холод металла. Дверь тихонько скрипнула, приоткрывшись на полпальца. Петер, наполовину спящий и ничего не понимающий, молча смотрел на то, как я достаю пистолет. Тяжелая рукоять уже не казалась столь неудобной, как в предыдущие разы. «Привык, — зазвенела в уголке сознания не вовремя пришедшая мысль. — Не брал пистолета в руку лет пять, а теперь — привык. Вздор, вздор, вздор…»

— Дверь открыта, — сказал я Петеру тихо, почти шепотом. — Фрау Кеммерих всегда запирает ее на ночь, а у меня есть ключ.

Он напрягся, сонное выражение пропало с лица, точно сдутая порывом ветра паутина.

— Я проверю… — сказал он так же тихо.

Я бросил взгляд через плечо. Ночная улица казалась по-прежнему безлюдной. Не казалась — была. Если где-то неподалеку, скрывшись в темноте, сидели люди Ордена, я не мог заметить ни одного из них. Обратиться за помощью? Выстрелить в воздух?

— Не надо.

— Но… — начал, было, он, и осекся.

— Нет. Если это засада, она до крайности плохо организована. А самонадеянный охотник часто становится верной добычей. Не шуми.

Дверные петли давно не смазывались, поэтому я приоткрыл дверь лишь настолько, чтобы проскользнуть внутрь. Петер двинулся за мной, но я покачал у него перед лицом указательным пальцем. Мальчишка послушно замер.

— Стой тут, — приказал я шепотом. — Он может попытаться уйти.

Петер кивнул. Он выглядел достаточно решительным для того, чтобы действовать без колебаний. Если он увидит убийцу, ему не потребуется много времени, чтобы совершить одно-единственное действие. Созревшее в нем еще несколько дней назад.

В прихожей было темно, но из кухни виднелся свет. Кажется, горели свечи, я ощущал характерный запах стеарина, похожий на аромат гниющей осенней листвы. И это было странно. Человек, затаившийся в засаде, не зажигает свечей, даже если засада эта так скверно организована. И уж конечно я исключил мысль о том, что это фрау Кеммерих — та всегда ложилась спать не позже десяти и, конечно, за всю свою жизнь ни разу не забывала запереть дверь.

Чтобы узнать ответ, мне стоило всего лишь отсчитать неполный десяток шагов.

В кухне действительно горели свечи, их маленькие жаркие огоньки трепетали, как бьющиеся о стекло горящие мотыльки. Запах стеарина усилился, появился и другой запах, обычно кухне не свойственный — запах крепкого табаку.