Тебя перестают уважать, замечать и видеть люди. У Салины Дар к торговле, но если бы она стала купчихой, то никто бы не пришел в ее лавку, кроме таких же вдов, как она.

У Рыски Дар понимать коров. Ей повезло, что в поселении она смогла применить его к десятку коров других вдовушек. Потому что никто не подпустил бы ее к своей корове вне этого поселения.

А Вилина? У нее Дар к рукоделию, но все эти годы, даже будучи женой господина Гририха, она не доставала портновские ножницы со дна сундука. Потому что шить эти треклятые мешки больно… а другое у нее никто бы не купил…

И у всех остальных тоже так же. Сайка… Глая… Варла… все они вынуждены были держать свой Дар в узде.

Его светлость знатно посмеялся надо мной, когда привез ничего не понимающую иномирянку, утверждающую, что она вдова, во вдовье поселение. Не знаю, зачем он это сделал. Не понимал, что может быть другое отношение к вдовам? Или может быть нарочно, хотел поиздеваться на дурой? Думал, наверное, я взвою и соглашусь на что угодно, как только узнаю, куда он меня собрался везти. А когда не взвыла, то решил подкинуть мне деньжат на всякий случай. Чтобы я прожила этот год в любом случае… а потом послушно вышла замуж за того, на кого они мне укажут.

— Малла, — ко мне подскочили девчонки, и и выдернули меня из-за стола, — хватит грустить! Веселиться надо!

Оказывается, пока я, как аррова ведьма, сама себе мысли путала, вдовы уже сбегали музыкальные инструменты принесли и к танцам готовились. Как интересно. Я еще ни разу не видела местные танцы!

Инструменты в основном простенькие были: дудочки всевозможные, какие-то шестиугольные домбро-балалайки, бубны, трещотки…

А Дайра, тихая и молчаливая вдовушка, которую я за все время второй раз только увидела, принесла что-то вроде скрипки… ну, со смычком потому что…

У нее Дар оказывается. Только за три с лишним года в поселении ни разу не доставала Дайра свою гуделку, так ее инструмент называется.

Конечно же, ей первой сыграть дали. Многие же понимали, как это, когда Дар сжигает. А Дайра присела на край скамьи в своем ужасном платье-мешке, глаза полные слез в небу подняла и тронула смычком струны. Задрожала, запела, застонала ее гуделка о тяжкой доле вдовьей рассказывая. О слезах в подушку. Об одиночестве. Об отчаянии. О боли в сердце от потери любимого.

Плакали мы. Для всех нас родной эта песня оказалась. Как будто бы не гуделка Дайрина ее пела, а мы все вместе кричали. И даже господин Гририх плакал. И строители… они как раз со стройки возвращались.

И в тот самый момент, когда каждый из нас о смерти молить стал, как об избавлении, изменилась песня гуделки. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Надежда появилась. Крошечная, маленькая, как искорка на ветру, едва живая. Кажется вздохнешь нечаянно и потухнет. Мы все дыхание затаили, чтоб не погасить. А она медленно больше и больше становилась. И вот уже крошечный язычок пламени колышется. И разгорелась наша искорка. Заполыхала во все небо, из надежды в веру превращаясь. И радовались мы. Смеялись. Руки к солнцу поднимали, небо и весь мир благодаря за счастье. Счастье которое еще будет впереди. За будущее.

Опустила Дайра смычок. Замерла.

А мы так и остались счастьем и верой в будущее наполненные. И если несколько минут назад хоть кто-то сомневался, что все будет хорошо, то сейчас… нет. Сейчас мы за веру свою в огонь бы пошли. Плечом к плечу. Велика сила Дайры.

— Кхм… — первым пришел в себя господин Орбрен, — не ожидал. Дайра, вы кем приходитесь Великому мастеру Эрмеру?

Дайра встала, гуделку свою опустила, вздохнула и ответила тихо:

— Дочь…

— Никогда бы не подумал, что дочери Великих мастеров могут оказаться во вдовьем поселении, — улыбнулся этот негодяйский негодяй.

— Нет, господин Орбрен, — Дайра без тени улыбки смотрела на него, — дочери Великих Мастеров могут выйти замуж за воинов. И остаться вдовами.

— Д-да… вы правы, — господин Орбрен. Он даже как-то растерялся… постоял немного в тишине и ушел. Прочь с площади, где мы расположились со столами праздничными.

А мы все молчали. Никак не могли ничего сказать. А Дайра улыбнулась хитро, села снова на скамеечку и заиграла на гуделке. Да так весело, что остальные быстро мелодию подхватили, а ноги сами в пляс пошли.

А танцы здесь обычные… деревенские. С притопами, да прихлопами. Я такие сто раз видела, когда к бабушке приезжала. И танцевала тоже.

Наплясались мы до упаду. А между плясками песни пели. А я несколько наших спела. Из Хадоа… ну а как же еще, если опять мое «Малла Вильдо из Хадоа» включилось, когда я начала рассказывать откуда я их привезла.

Праздновали мы до позднего вечера. Рыска со своей бригадой коров сходили подоили, да на ночь под навесами устроили. Сайка со своими двумя помощницами из новеньких, ушли сыры варить, мы с моей бригадой сбегали в огород полить кое-где, огурцы, помидоры и все остальное собрать за чем вечером должны были купцы приехать. Глая с птичницами, тоже из новеньких, дежурство по часам в избушке на курьих ножках распределили, чтоб каждой повеселиться довелось.

И только когда ночь чернильная на мир опустилась, разошлись вдовы с площади. Завтра вставать рано. Работать надо. Колхоз наш теперь стал родным всем, даже тем, кого пока в колхоз не взяли.

Я уже сарафан сняла, туфельки свои новые протерла, постель расстелила, как кто-то в дверь поскребся. Тихо так… осторожно…

А я-то уже этим миром избалована, оказывается, даже в мыслях не было, что кто-то может в недобрыми намерениями заявится. Тем более двери-то здесь не открывали никогда. И не стучали обычно… хотя я еще никогда так поздно ни к кому в гости не ходила.

Отрыла я дверь, а на крылечке Нана сидит:

— Малла, прости, что так поздно…

— Ничего, бывает, — ответила. И молчу, жду, что дальше Нана скажет. И она молчит. А мне спать хочется, устала же я. День-то сегодня насыщенный был, — что случилось-то, Нана?

— Малла, — Нана замялась. Было видно, что она что-то очень хочет спросить, но то ли стесняется, то ли боится, — Салина сказала ты отрез Великого мастера купила. Покажи, а?

— Купила, — улыбнулась я, — только давай завтра, а? Устала я сегодня…

И зевнула так, что думала челюсть вывихну.

— Пожалуйста, Малла, — Нана просто взмолилась. Как будто бы увидеть эту тряпку для нее было вопросом жизни и смерти.

— Входи, — вздохнула я. Уж не знаю, чего хочет Нана, но, видимо, это для нее на самом деле важно. Раз уж пришла среди ночи в другой конец поселения. Хорошо я еще лучину загасить не успела, которую с площади принесла. Огниво местное я до сих пор люто ненавижу.

Нана присела за стол, а я отрез достала и ей протянула. И вижу волнуется Нана. Аж трясется. Протянула она руку, но не взяла ткань, а только кончиками пальцев коснулась. Провела… ахнула…

— Папа, — выдохнула…