— Роскошная грудь, — сказал бригадир. — Прямо съесть хочется.

— Хватит, Блерио, — одернул его Эмери. — Такие комментарии не помогут нам продвинуться вперед.

— Нам все пригодится, — заметил Адамберг, который, подобно своему сыну, забыл о хороших манерах и макал хлеб в соус. — Послушайте, Эмери. Принято считать, что те, кого видели с Воинством, — очень плохие люди. Есть ли основания так думать о стекольщике и его кузене?

— Безусловно. Это общеизвестный факт.

— А что им ставят в вину?

— Были у нас две истории, в которых многое остается невыясненным. Обоими случаями занимался я, но расследование ничего не дало. Я был в бешенстве. А что, если кофе мы выпьем в другом месте? У них тут есть маленький зал, где мне в виде исключения разрешается курить.

Когда все встали из-за стола, капитан взглянул на Кромса — парень был плохо одет, в слишком длинной старой футболке, — словно пытаясь понять, что здесь делает сын Адамберга.

— Твой парень работает с тобой? — спросил он по дороге в маленький зал. — Он хочет стать полицейским, да?

— Нет, он готовит репортаж о прогнивших листках, вот и приехал. Для одной шведской газеты.

— О прогнивших листках? То есть о продажной прессе?

— Нет, о других. Которые в лесу.

На помощь комиссару пришел Данглар:

— Имеется в виду микросреда, возникающая в процессе разложения растительной массы.

— Ах вот оно что, — сказал Эмери, выбирая для себя стул с прямой спинкой, в то время как остальные четверо устроились на диванах.

Кромс предложил присутствующим сигареты, а Данглар заказал еще бутылку вина. За обедом он страдал оттого, что на столе было всего две бутылки на пятерых.

— Два человека из окружения Глайе и Мортамбо погибли при странных обстоятельствах, — сказал Эмери, наполняя бокалы. — Семь лет назад коллега Глайе упал с лесов в лувренской церкви. Они оба стояли на высоте в двадцать метров, реставрировали витражи главного нефа. Четыре года назад мать Мортамбо умерла в подсобке при магазине. Она встала на табуретку, пошатнулась и ухватилась за металлическую этажерку, которая рухнула на нее вместе с цветами в горшках и многокилограммовыми ящиками с грунтом. И там и там типичный несчастный случай, не подкопаешься. И причина смерти одна и та же: падение. По каждому из этих происшествий я открыл уголовное дело.

— Основанное на чем? — спросил Данглар, с видимым облегчением опустошая очередной бокал.

— Вообще-то, на том, что Глайе и Мортамбо — подонки, каждый в своем роде. Две помойные крысы, и это видно за километр.

— Помойные крысы бывают очень даже симпатичные, — заметил Адамберг. — Тони и Мари, например.

— Кто это?

— Две влюбленные крысы, но давайте лучше о них забудем, — сказал Адамберг, тряхнув головой.

— Но эти двое совсем не симпатичные, Адамберг. Они душу продадут за деньги и успех, и я уверен, что они уже это сделали.

— Продали душу Владыке Эллекену, — сказал Данглар.

— Почему бы и нет, майор? И знаете, не один я здесь так думаю. Когда в Бюиссоне сгорела ферма и мы собирали деньги для погорельцев, эти не дали ни гроша. Вот они какие. Для них жители Ордебека — серое мужичье, недостойное их просвещенного внимания.

— На каком основании вы открыли дело по первому несчастному случаю?

— На том основании, что Глайе был непосредственно заинтересован в устранении коллеги. Коротышка Тетар — так его звали — был гораздо моложе Глайе, но достиг больших высот в своем искусстве. Муниципальные власти нашего региона уже дали ему несколько хороших заказов. Было ясно, что этот парнишка скоро вытеснит Глайе с позиций. За месяц до несчастного случая муниципалитет Кутанса — вы знаете Кутанский собор?..

— Да, — уверенно ответил Данглар.

— Так вот, в Кутансе решили отреставрировать один из витражей в трансепте собора и в качестве реставратора пригласили Тетара. Это могло многое изменить. Если бы молодой мастер успешно справился с работой, перед ним открылись бы блестящие перспективы. А Глайе оказался бы не у дел и был бы страшно унижен. Но Тетар упал с лесов. И муниципалитет Кутанса вынужден был передать заказ Глайе.

— Само собой, — пробормотал Адамберг. — Что показал осмотр лесов?

— Леса были собраны неправильно: эксперты обнаружили, что доски неплотно пригнаны к металлическим трубам, в креплениях есть зазоры. Глайе и Тетар работали над разными витражами, а значит, стояли на разных досках. Глайе достаточно было ослабить один-два каната и сдвинуть одну из досок — он мог сделать это ночью, на время ремонта ему дали ключ от церкви — так, чтобы она оказалась на краю трубы, в положении неустойчивого равновесия. И дело было сделано.

— А улик никаких.

— Увы! — с горечью произнес Эмери. — Мы даже не смогли обвинить Глайе в халатности, потому что за сооружение лесов отвечал Тетар вместе с одним своим кузеном. В случае Мортамбо тоже не нашлось никаких улик. Когда мать упала с табуретки на складе, его там не было, он был в магазине, принимал товар. Но чтобы выдернуть у человека из-под ног табуретку, совсем не обязательно находиться в том же помещении. Это можно сделать и на расстоянии: привязать к ножке веревку и дернуть за нее. Услышав грохот, Мортамбо с помощником бросились на склад. Но веревки на ножке не было.

Эмери выразительно посмотрел на Адамберга, как бы предлагая ему найти разгадку.

— Он не завязывал узла, — сказал Адамберг, — просто обернул веревку вокруг ножки. Так что потом ему было достаточно потянуть за любой конец веревки с того места, где он стоял, чтобы подтащить ее к себе целиком. Если веревка гладкая, это занимает максимум несколько секунд.

— Точно. И следов не остается.

— Ну, не все же забывают убрать хлебный мякиш.

Эмери налил себе еще чашку кофе: он понял, что многие фразы, произнесенные Адамбергом, лучше оставлять без ответа. До личного знакомства с комиссаром Эмери слышал о нем много лестного; сейчас, конечно, рано было делать выводы, но казалось очевидным, что систему, которой он придерживается в своей работе, нельзя назвать нормальной. Или же он сам ненормальный. Но так или иначе, Адамберг — спокойный человек, который, как и рассчитывал Эмери, не будет выталкивать его на обочину, расследуя это дело.

— Мортамбо не ладил с матерью?

— Насколько мне известно, конфликта между ними не было. Более того, он во всем ее слушался. Правда, мать возмущалась, что Мортамбо живет вместе со своим кузеном: она знала, что Глайе гомосексуалист, и ей было стыдно перед людьми. Она без конца пилила сына, требовала, чтобы он вернулся домой, угрожала в противном случае лишить части наследства. Во время этих сцен Мортамбо признавал, что она права, он не хотел с ней ссориться, однако ничего не менял в своей жизни. Поэтому выяснение отношений повторялось снова и снова. Мортамбо нуждался в деньгах, ему хотелось стать хозяином магазина, хотелось свободы. По-видимому, он решил, что мать зажилась на этом свете, и мне кажется, что Глайе уговорил его перейти к действию. Такая женщина, как мать Мортамбо, могла прожить сто лет и все это время заниматься магазином. В ее упорстве было что-то маниакальное, однако это шло на пользу делу. Говорят, что после ее смерти товар в питомнике стал хуже. Фуксии, которые теперь продает Мортамбо, гибнут в первую же зиму. А ведь для того, чтобы загубить фуксию, надо очень постараться. Люди говорят, Мортамбо небрежно черенкует.