Волнение в мире. Идея была возбуждающей и пугающей — могу ли я сделать это? Как я могу сделать это? Кем я могу стать?

Родители Алисы были так рады, когда она поступила на то, что они называли хорошей службой, хотя они и были немного встревожены, когда позже хозяева попросили Алису поехать с ними в этот заграничный город. Заграница вызывала у родителей беспокойство, хотя отец Алисы был во Франции во время Первой мировой войны — конечно, тогда Алиса была еще ребенком, — и однажды они ездили на день в Остенде, которым, правда, не очень-то интересовались.

Но это будет хорошо для нее вот так съездить за границу, потому что она будет с семьей, и семья будет за ней присматривать. Мать Алисы служила горничной в доме титулованного джентльмена, отец был камердинером его светлости. Они поздно поженились, были робкими и скромными, и рождение Алисы через много лет после свадьбы стало для них сюрпризом, ведь они уже перестали надеяться на то, что Господь пошлет им ребенка.

В общей сложности они прослужили сорок лет, и очень гордились этим. Они знали, что люди высшего класса заботятся о своих слугах. Когда они состарились, их хозяин назначил им небольшую пенсию. Они не все понимали, но знали, что каждый месяц в течение всей их последующей жизни они будут получать определенную сумму денег. О, это было совсем немного, но плата за их маленький домик была еще ниже, и, если нужно, мать Алисы всегда могла заняться незамысловатым шитьем для дам, которые жили в Парке, а ее отец мог немного подработать плотником. Они были очень благодарны своему хозяину за то, что он заботился о них.

Ее родители были добрыми, беспрекословными, неамбициозными и доверчивыми, и Алису всегда мучили противоречивые чувства по отношению к ним: и раздражение, и любовь.

Достойная уважения служба. Благородная работа. Что такого благородного было в том, что один человек прислуживает другому? Что такого благородного было в том, чтобы ходить и носить все за аристократами, которые считали себя слишком величественными даже для того, чтобы просто одеться без посторонней помощи? И в конце жизни быть благодарной им за несколько жалких шиллингов в неделю и при этом все равно подрабатывать швеей, потому что иначе не прожить? Все это после того, как на протяжении более сорока лет ты работала каждый день с шести утра до полуночи! Ради бога, разве эти покорность и благодарность не были унесены войной, феминизмом, тем, что женщины получили права на выборах?

Что бы я ни делала в будущем, клялась Алиса в те дни в Вене, я никогда не буду снова прислуживать другому человеку, если он не болен или стар, и я никогда не буду ожидать, что другой человек будет прислуживать мне!

В маленькой комнатке, которую она снимала в Старом городе, сразу же за булыжным переулком, довольно зловеще названным Blutgasse — Кровавый переулок, — она думала, как тяжело будет избавиться от этого образа горничной, тихони в услужении у богатой дамы, и стать совсем другим человеком. Это было захватывающе и жутко, но если она сделает это, ей больше не придется подчиняться жадным рукам и настойчивым телам всех этих безымянных мужчин в номерах безымянных отелей.

Я могу быть тем, кем захочу, думала Алиса, немного дрожа от возбуждения при этой мысли.

К чему она была не готова, так это к тому, как весело было изобретать эту совершенно новую личность, которой она должна была стать. Все, что было нужно, — это немного денег и немного решительности. Не больше.

Алиса Уилсон, эта милая девушка, всегда отличавшаяся хорошим поведением, выглядела тем, кем она и являлась. Английская прислуга, приличная, аккуратно одетая, с той фигурой, которую дал ей Господь, за исключением легкого мазка пудры на носике в выходной день, потому что только женщины определенного рода — то есть уличные девки или актрисы — красили лицо. Ладно, хорошо, еще яркие молодые штучки, которые танцевали под эстрадный оркестр, красили губы и показывали лодыжки.

Алиса размышляла о своей внешности. У нее были ничем не примечательные глаза, что-то среднее между серыми и зелеными, и слегка вьющиеся каштановые волосы. Прелестные волосы, снисходительно говорили люди иногда. Прелестная девушка. Да, но я больше не хочу быть прелестной. Прелесть — это для хороших девушек. Для хорошо воспитанных девушек, которые не станут мечтать пойти в комнаты мужчин и делать с ними то, что не должно делать до замужества... («Ни один мужчина не будет уважать тебя, Алиса, если ты не будешь хранить невинность, — говорила ей мать. — Ни один мужчина не захочет на тебе жениться».)

Были и другие вещи, которые хорошие девушки тоже не стали бы делать. Они, например, не стали бы мечтать о том, чтобы покрасить волосы. Но однажды Алиса покрасила волосы, купив все необходимое в маленьком магазинчике, пытаясь не чувствовать себя виноватой. Процесс окраски волос в блестящий цвет воронова крыла был сложным и грязным, но когда он был закончен, ее волосы высохли в теплом солнечном свете, проникавшем через окна комнатки, она расчесала их, так что они упали блестящими крыльями у щек. Потом она поглядела на себя в маленькое вытянутое зеркало, которое висело над изрядно потрепанным столиком.

Превращение было потрясающим. Оно превзошло все ее самые смелые ожидания. Она была почти другим человеком. Но было ли «почти» достаточно? Она должна быть неузнаваема для всех, кто когда-либо знал ее. Хорошо, что еще она могла сделать? Как насчет косметики? Осмелев, она попробовала подвести глаза и накрасить ресницы тушью. И тут же бесцветные глаза стали таинственными и притягательными. Хорошо. Теперь губы. Она наложила слой темно-багровой помады, первые два раза у нее все съезжало, и ей приходилось стирать все и начинать заново. Она выглядела ужасно распутно, но при этом очень возбуждающе. С третьего или четвертого раза у нее получилось накрасить губы ровно. В этот раз, когда она рассматривала свое отражение в зеркале, она чувствовала трепет восторга, легкое покалывание страха. Это действительно я? И я осмелюсь выйти на улицу в таком виде? Да, ответил бунтующий голосок внутри, да, ты осмелишься, и да, ты выйдешь. Итак, теперь одежда? Будучи горничной мисс Нины, она носила аккуратное черное платье с хрустящим фартуком — простым днем и украшенным муслиновыми оборками вечером. В свой выходной она надевала добротную темно-синюю саржу с шляпкой зимой, а на лето у нее был коричневый льняной костюм с соломенной шляпкой. Когда она повязывала оранжевую ленту вокруг полей шляпки, дворецкий хозяина говорил: «Алиса, ты выглядишь великолепно», но экономка, которая следила за всей женской прислугой, ворчала, считая украшение чересчур легкомысленным, и говорила, что Алиса не должна надевать это в церковь в воскресенье.

Однако женщина, которой собиралась стать Алиса, не станет носить коричневый льняной костюм (даже с оранжевой лентой на шляпке), и она, конечно же, не станет носить темно-синюю саржу. Алиса снова посчитала свои деньги, кивнула сама себе и, связав волосы в пучок под темно-синей шляпкой, чтобы никто не увидел промежуточную стадию ее преображения, пошла в один из подпольных магазинчиков одежды.

Она знала о существовании этих магазинов: они покупали и продавали обноски, отданные горничным их богатыми хозяйками, которым надоели эти платья. На самом деле она и сама пару раз заходила в такие магазины, после того как мисс Нина отдала ей свои вечерние платья. «Мне надоело это платье, Алиса, у него ужасный цвет. И это ты тоже можешь забрать». Ей даже не пришло в голову поинтересоваться, куда горничная может надеть шелковое бальное или бархатное платье для чая. В Англии Алиса делала с платьями то же, что делали большинство горничных: она вежливо принимала обноски, а потом продавала их. Теперь же она войдет в такие же магазины в Вене, но на этот раз она будет покупать, а не продавать.