— Я знаю. Но мужчины все равно ведь ухаживали за тобой, нет?

— Кто? Группа за экзотикой гонялась, а руководители делегации — брр! — комсомольские деятели, юные карьеристы, гоняли меня в хвост и в гриву, словно я не переводчица, а прислуга за все: переведи, принеси, помоги, подай, приходи в номер…

— Да что ты! — перебила ее Аня.

— Представь себе. Я, дура, сначала не усекла, решила, что возникла срочная проблема. Прихожу в номер, а там парочка деятелей, эдакое быдло комсомольское, нажравшиеся сидят и мне предлагают выпить коньячку. Очень просто: хочешь за границу — давай дружить, и все будет прекрасно.

— Я бы не поверила такому, если бы это рассказал кто другой, — проговорила Аня.

— Я и сама сразу не врубилась, хотя текст был предельно понятный и циничный. Ну и я им сказала!

Аня засмеялась.

— Чего ты смеешься? — удивилась Лена.

— Мне кажется, я там присутствовала. — Аня хохотала, не в состоянии сдержаться и прикрывая рот подушкой.

— Тебе даже рассказывать не надо — ты все про меня знаешь! — И Лена тоже расхохоталась.

Вдруг Аня посерьезнела, спросила:

— Ленка, а они не могут тебе напакостить через институтский комитет комсомола? Не боишься?

— Знаешь, если я стану работать переводчиком и бояться каждой швали, мне придется прыгать из одной постели в другую. Пусть они меня боятся — у них ни специальности, ни мозгов, один фиктивный диплом и должность, с которой можно слететь. А я и на частных уроках проживу, — с такой агрессивностью ответила Ленка, что Аня удивилась.

— Ну и черт с ними. Расскажи, как Витька?

— Он меня встретил, повез к себе, и мы три дня никуда не выходили из его квартиры, опустошили полный холодильник. — И Ленка потянулась по-кошачьи.

— Представляю… Они затихли.

— А соловьи пели? — спросила сонно Лена.

— Где? — не поняла Аня.

— Ну там, на реке, вечером…

— Какие же соловьи в начале августа?

— А кто? Лягушки?

— Дурочка. Цикады пели…

— И не холодно голышом ночью?

— Нет.

— Счастливая… Знаешь, Наташка опять провалилась.

— Куда на этот раз? — поинтересовалась вяло Аня.

— Я уже запуталась. Кажется, она в Щукинское сдавала.

— И что?

— Говорит, только блатные прошли, сплошные актерские дети.

— Бедная наша Сара Бернар… Спим?

— Спим.

Они снова замолчали.

— Ты вспоминала его в Мисхоре?

— Угу…

— И никого у тебя там не было?

— Что я тебе, Мессалина?

— Ты же сама сказала когда-то, что у тебя спурт впереди.

— Мало ли что я сказала. Спи.

— Сплю.

…Ночью Ане приснился Андрей. Лица его она не видела — как тогда, в первый раз, на шоссе, на нем почему-то был мотоциклетный шлем. Он протягивал к ней руки, словно обнимал, но никак не мог дотянуться до нее, и Аню мучили его бесплотные объятия, и одновременно хотелось заглянуть туда, за щиток шлема, в его глаза, но там что-то таинственно мерцало и переливалось, как неоновые огни за стеклом витрины. Потом она села на заднее сиденье мотоцикла, который стоял в море, слегка покачивался от набегающих волн, но — странное дело — не падал, не тонул. Аня обхватила Андрея обеими руками, прижалась щекой к полированной гладкой поверхности его шлема, и они помчались по волнам все дальше и дальше… Потом море куда-то исчезло, а они уже ехали по шоссе вверх, в горы, петляя по «тещиным языкам» и забираясь с каждым витком ближе к вершине. На самой вершине Андрей резко затормозил, слез с мотоцикла, вручил ей две стопки книг — по одной в каждую руку. Аня поняла: он сделал так, чтобы она не уехала без него, а сам разбежался и «ласточкой» прыгнул вниз, в море, которое теперь плескалось, как ни в чем не бывало, у подножия горы. Она совсем не волновалась, так как знала, что его мотоциклетный шлем на самом деле водолазный колокол. Аня так и стояла с книгами, ждала, когда же вынырнет Андрей, и вдруг страшная мысль мелькнула в голове: нельзя прыгать в водолазном костюме! Следовало медленно погружаться в воду. Но было уже поздно что-либо предпринимать. Она стала с тревогой вглядываться в море, а оттуда пошли вдруг цветные неоновые теплые волны и поднимались к ней, погружая ее в сон…

Утром Лена пошла к себе, а Аня спустилась за почтой.

Она извлекла из ящика вместе с газетами письмо, адресованное ей и без обратного адреса. Вскрыла конверт. Там лежала фотография Андрея и короткое письмо от Кати, написанное четким школьным почерком:

«Дорогая Аня!

Я долго думала, надо ли тебе писать о случившемся, но потом решила, что надо. И Сергей так считает.

Андрей разбился, когда возвращался, проводив тебя. Его мотоцикл врезался в трейлер.

Он умер в реанимации, не приходя в сознание. Его похоронили на высоком берегу нашей реки. Все очень плакали. А на следующий день утром Натка бросилась с крана и разбилась насмерть… И ее похоронили рядом с Андреем, так что они теперь вместе.

Я жду ребенка, и мы с Сергеем решили расписаться, но только после того, как отметим сороковины Андрея…»

Аня стояла у почтовых ящиков, перечитывая без конца одну и ту же фразу: «Его похоронили на высоком берегу нашей реки…» Кто-то из соседей спустился в лифте, поздоровался и стал извлекать из своего почтового ящика газеты. Аня все стояла, словно прикованная. Потом вошла в лифт, поднялась на пятый этаж к Лене, позвонила и, когда Лена открыла дверь, сказала:

— Я убила Андрея.

… — Вам плохо? — услышала Аня и открыла глаза. Над ней склонилась стюардесса. Сосед слева с беспокойством смотрел на нее.

— Нет-нет, все в порядке, — ответила Аня.

— Принести вам воды? — спросила стюардесса.

— Пожалуйста, если нетрудно…

Девушка в голубой форме быстро ушла по проходу.

— Извините, но вы стонали, и я рискнул позвать стюардессу, — оправдывался сосед слева.

— Спасибо. Сама не знаю, что со мной, — смутилась Аня. Девушка вернулась со стаканчиком пузырящейся минеральной воды. Аня с наслаждением выпила и вернула стаканчик.

— Может быть, что-нибудь сердечное? — спросил сосед.

— Нет, нет, спасибо, все в порядке, вы очень добры.

Неловкость от того, что побеспокоила соседа, помогла ей окончательно отогнать мысли об Андрее и о том страшном и счастливом лете.

Стюардесса ушла, чуть покачивая бедрами. Сосед откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. «Слава богу, неразговорчивый попался», — подумала Аня и последовала его примеру.