— А где Бесберг?

— Прошу вас, не перебивайте меня, я все расскажу, все своим чередом. В Благовещение мы с Бесом встретились на Ревельском вокзале, пошли в мой номер и разделили деньги. Поменял он процентные бумаги чуть ниже рыночного курса, еще процент за обмен заплатил, вышло в общем девяносто шесть тысяч — по сорок восемь тысяч на брата. И мне этого показалось мало! Я как рассуждал: на восемь тысяч куплю дом у моря, я непременно хотел у моря, я воинскую повинность отбывал в Севастополе и с тех пор мечтал поселиться на берегу. Так вот, куплю дом, и останется у меня сорок тысяч. К коммерции я способностей не имею, поэтому единственный способ сохранить этот капитал — купить на него процентные бумаги и стричь купоны. При четырех процентах это составило бы тысячу шестьсот рублей в год, то есть всего в два раза больше, чем я получал у Гинзбурга. И стоило из-за этого огород городить? А имея все деньги, я бы мог рассчитывать уже на три с половиной тысячи в год, что намного лучше, не правда ли? Ну и кроме того, Бес долго бы на свободе не задержался, при его образе жизни. Он за сутки, что прошли с момента изъятия денег до приезда его в Ревель, тысячу успел прокутить! Представляете?! Его бы непременно нашли бы и привлекли к суду, а за ним бы и я в тюрьме очутился, Бесу про меня молчать никакого резону не было. И задумал я Беса порешить. Он порывался в этот же день в Петербург возвращаться, дама его там ждала. Но я предложил отметить удачное завершение операции. Бесберг согласился. Сначала мы послали коридорного за бутылкой, выпили, решили продолжить в ресторане, ну и кутили там до утра. Впрочем, я пил мало, больше вид делал. Засветло вернулись в номера, Бесберг завалился спать. Я же поехал на извозчичий двор, нанял экипаж, накупил водок и закусок. Потом поехал в ближний к городу лес и приметил там местечко — чтобы и от дороги недалеко, и от глаз посторонних скрыто. Там я выкопал яму. Копалось хорошо, почва песчаная, а лопату мне продали острую, стальную, немецкую. С хозяйкой меблированных комнат я заранее рассчитался и сказал, что мы вечером съедем. Проснулся Бес только в шестом часу вечера. Я его опохмелил и предложил ехать к барышням, отказа не последовало. Мы сели в экипаж, я за кучера, взяли в дорогу вина, Бес все прикладывался, прикладывался и наконец уснул. Заехали мы в лес. Там я его и удавил… — Николаев замолчал, достал новую папиросу, закурил, глубоко затянулся. — Веревку пару раз вокруг шеи обернул и затянул со всей силы. Так ловко у меня получилось! Он захрипел, за веревку схватился, ногами засучил, но через минуту кончился. У меня кошка в комнате жила, она с марта по сентябрь три раза успевала окотиться. Так я не мог ни одного котенка утопить, дворника просил… А здесь — ничего, справился, ведь все ж дозволено! Сбросил я его в яму, засыпал песком, вернулся в город, экипаж вернул и уехал в Гапсаль. И вы знаете, про все мной учиненное не вспоминал. Совесть меня вовсе не мучила. Я купил дом, обзавелся знакомствами и стал вести праздную жизнь рантье. Я хорошо кушал, хорошо одевался, играл в винт, охотился, катался, общался с дамами. Правда, пришлось начать тратить основной капитал, на одни проценты так широко жить невозможно… Я рассчитывал освоиться и затеять все-таки какое-нибудь коммерческое предприятие, чтобы не остаться на старости лет без гроша, а пока периодически снимал деньги с текущего счета. И надо же было такому случиться, что мой сослуживец по банку Лантайс перевелся в Ревель, более того — в тот банк, отделение которого, заметьте, единственное банковское отделение на весь город, находится в Гапсале! И чтобы Лантайса послали на ревизию непременно в это отделение! И чтобы я зашел в банк в тот момент, когда он находился около решетки и смог меня увидеть! Представляете, сколько случилось совпадений? Я его узнал сразу, а вот в том, узнал ли он меня, я спервоначалу сомневался. Но вечером мои сомнения рассеялись: в окно своего дома я увидел Лантайса, беседующего с нашим дворником. На следующий день он уехал, а я потерял покой. Промучился я два дня и решил действовать. Поехал в Ревель, купил в оружейном магазине револьвер, к концу присутствия встал у банка, проследил Лантайса до дома, спрятался в саду, дождался, когда он выйдет в беседку, и выстрелил. Я в полку брал приз за отличную стрельбу.

Я вернулся домой. И с той поры Отто Федорович приходил ко мне каждую ночь. Каждую ночь он упрекал меня. Не грозил, не страшил, нет. Он своим тягучим голосом рассказывал про жену, про сына-студента, про то, как им без него будет непросто жить. Спрашивал, чем он передо мной провинился. Я просыпался в холодном поту и не мог уснуть до утра. И так изо дня в день, изо дня в день. Я пробовал бороться. Я перестал спать ночью. Я начал несколько любовных связей, я кутил, я возвращался домой только под утро. Но это не помогало. Стоило мне закрыть глаза, и Лантайс вставал предо мною. Тогда я попробовал действовать по-другому. Я стал ходить в церковь. Я не пропускал ни одной обедни. Я клал земные поклоны, я лоб себе расшиб! Но и это не помогало. Я по-прежнему не мог уснуть. И тогда я все понял! Я понял, как глубоко я ошибался. Бог-то есть! Есть, молодой человек, не сомневайтесь! Вы давно Библию открывали?

— Давно.

— Зря, зря, молодой человек. Ведь в Библии вы найдете ответы на все вопросы. Я обратился к ней и сразу ответ на свой вопрос нашел. Во первых строках, в книге Бытия. Что там сказано? «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его». Понимаете? По образу Своему! То есть все мы боги. Только маленькие, несмышленые. Сколько человечеству лет? Десять, двадцать тысяч? Мы как двухгодовалый ребенок. Ходить уже научились, а думать — нет. Когда нам чего-то хочется, мы начинаем отнимать, а если отнять не получается, то начинаем плакать. Вы меня понимаете?

— Признаться, не совсем.

— Ну как же! Это же очевидно, это же все объясняет! Вы видели избалованных детей, родители которых им ни в чем не отказывали? В кого они в большинстве своем превращаются, когда вырастут? В саврасов, неспособных делать ничего, кроме долгов. А ученые, предприниматели, купцы-миллионщики получаются из тех, кто с самых что ни есть младых ногтей понимал, что в жизни все достается только трудом.

— Многие миллионщики свои миллионы получили от папенек, да и не наживешь палат каменных трудом праведным.

— Все так, все так, может быть, пример не совсем удачен. Я хотел сказать, что род человеческий для того Господом из рая изгнан, чтобы люди развивались. Понимаете? Если бы Адам и Ева и их потомки жили бы в раю, они бы до сих пор ходили бы без одежды, не знали бы вкуса блюд, приготовленных на огне, не видели бы дальних стран, не написали бы чудесных книг, пароход бы вот этот, в конце концов, не придумали бы!

— Так Господь сразу мог бы дать им пароход.

— Пароход младенцу? Человечество за двадцать веков цивилизации только-только начало понимать, что есть добро, что зло, только-только перестало питаться себе подобными, да и то не везде! Господин Нобель, изобретая динамит, надеялся на то, что в мире прекратятся войны, ибо люди побоятся применять столь разрушительное средство. И что мы видим? Ровно наоборот, динамит вовсю используется для умерщвления. Мало еще умом человечество, очень мало. Со временем оно, конечно, поумнеет, и тогда на земле наступит рай. Но человечество состоит из человеков, и для того, чтобы наступил рай земной, ангелом должен стать каждый. Кто-то из людей до этого доходит умом, кто-то сердцем, но большинство пока думает, что Царствие Небесное само собой наступит и что заповеди для этого соблюдать не обязательно. Жалко, конечно, что все, что я вам сейчас говорю, сам я понял слишком поздно. Слишком. — Николаев дернулся — окурок папиросы обжег ему губы.