к другим они глухие. Не хотят ничего слышать – ни просьб о помощи, ни жалоб. Они глухие в сердце, а слух тут совсем ни при чем, так я тебе скажу. Камеры да, не работают. А дядя Гена все видит, все слышит. Они ж думают, что я того, старик дряхлый, для красоты тут сижу. Что Света держит меня из жалости и не увольняет. Так одно другому не мешает. Может, и для красоты, только у нас в отеле ни одного случая воровства не было. Местные хулиганы тоже не рвутся сюда, не бузят. Я ж их всех с голой жопой еще видел, когда малышами бегали, велики им чинил да разбитые коленки зеленкой мазал. Вот и уважают, не хотят мне неприятности доставлять. Все хорошо с Виолеттой. Хорошая она женщина, добрая, чуткая.

– Как это? Добрая и чуткая? – не понял Иван. – Все говорят, что она скандалы устраивала. Тут ее половина отеля ненавидит. Может, вы ее с кем-то путаете?

– Виолетту-то? Как же, спутаешь ее! Очень эффектная женщина. Звезда просто. Всегда вежливая, ни разу не прошла не поздоровавшись. Есть некоторые, кто полный пшик, никто, а ведут себя будто не в сарае, а во дворце выросли. Вот те – ни здрасте, ни до свиданья. А эта женщина высоко летала, цену себе знала. Чем выше человек взлетает, тем он проще в общении. Никаких капризов и претензий. Уж поверь, я многих тут перевидал. Виолетта – умная, образованная, для нее любой дворник или алкоголик – человек. Никогда она ни с кем не ругалась, даже голос не повышала. Не помню такого. Есть у нас тут скандальные барышни, но Виолетта – никогда. Если и были какие-то недостатки – паутина с пауком в номере, – так она только со смехом об этом рассказывала. Мол, хорошо, что паука не смели. Теперь у нее компания есть, паук – прекрасный собеседник: слушает и молчит. У меня про здоровье всегда справлялась. Я ей кофе как-то сварил, так она каждое утро ко мне приходила. Говорила, что никогда такой вкусный кофе не пила. Лилечка тоже мой кофе любила. Когда она уже заболела, я ей варил буквально на глоточек. Так что случилось-то?

– Дядь Ген, подождите, то есть вы знаете, где эта женщина находится сейчас? Она не пропала и… жива? – уточнил, откашливаясь, Иван. Он вдруг захотел пить – в горле першило. То, что ему рассказал дядя Гена, никак не укладывалось в его картину. Как такое может быть? Весь отель на нее жалуется, а дядя Гена утверждает, что она и голос не могла повысить. Да еще и ходила к охраннику кофе пить.

Ивану хотелось пойти кормить чаек и уток. Подумать. Дать себе отдых, восстановить дыхание. Хотя все это было не из-за дела, не из-за Виолетты, а из-за мамы. Иван готов был слушать рассказы дяди Гены про маму целую вечность – и в то же время едва сдерживал желание вырваться из этой сторожки, лишь бы не слышать. Больно было так, что он начинал задыхаться, как астматик. Воздуха не хватало, дышать не мог, настолько внутри все скручивалось, до кишок. Будто узлом внутренности завязывались, давили на сердце, которое стучало как ненормальное.

– Ванечка, ты чего? Плохо, что ли? Давай я тебе кофеек сварю. – Дядя Гена заметил его состояние и очень даже проворно пошел варить кофе на маленькой плитке. Иван сделал глоток. И вправду – кофе был что надо. Крепкий, но не бьющий в голову. В меру сладкий. Сразу стало легче. И голова прояснилась.

– Ванечка, мальчик, люди не исчезают… – продолжал дядя Гена, глядя, как Иван отхлебывает кофе. – Твоя мама жива, она здесь, со мной. Я выхожу ее цветник пропалывать, так она мне говорит, что вырывать, а что нет. Каждый вечер с ней разговариваю, про постояльцев рассказываю, она мне всегда отвечает. Серега тоже со мной. Мы ж до сих пор вместе на рыбалку ходим. Вон его удочка любимая в углу стоит, я ее всегда беру. Ставлю и за себя, и за него. У него быстрее клюет. Я даже удивляться перестал. Умер, а все равно как раньше – у него улов, а я с одной жалкой рыбешкой. Так и Виолетта. Если ты думаешь, жива она или нет, так я тебе точно скажу. Жива, не беспокойся.

– И где она сейчас? Как мама и отец, на том свете? Или еще на этом? Ей угрожали? – Иван не понимал, то ли дядя Гена сошел с ума, то ли действительно знает больше остальных.

– Угрожали? Да кто ей станет угрожать? Ванечка, ты иди. Мне надо с Лилей поговорить. Она не хочет, чтобы ты ее слышал. Вон возьми батон. Иди покорми чаек, – сказал устало дядя Гена, как говорил всегда, когда Иван был маленьким. Для чаек, точнее для Вани, у охранника всегда лежал хлеб.

Иван вышел из сторожки, решив, что дядя Гена точно тронулся умом, как про него и говорили.

Он выкурил сигарету и пошел в здание, вернулся в номер, приспособленный под кабинет. Батон так и держал в руках.

– Ванечка, а я тебя обыскалась! – ахнула, увидев его, Светлана Петровна. – Весь отель оббегала. Ты за хлебом, что ли, ходил? Так сказал бы, я принесу булочек. Хочешь ржаных?

– Я к дяде Гене заходил, – ответил Иван.

– Это правильно, молодец, спасибо тебе, – кивнула Светлана Петровна. – Гена тебя всегда любил. Сдал он за последний год сильно. Раньше вроде бы держался молодцом, а сейчас совсем мне не нравится. На боли в спине жалуется. К врачу его не затащишь. Говорит, только зайди в больницу, там и останешься. Здоровым точно не выйдешь. Мы с ним про тебя часто говорили, вспоминали. На Серегу, твоего отца, он еще злится. Не понимает, почему тот сюда дорогу забыл… Ну ладно я, а он – старый друг. К другу-то можно было приехать после смерти Лилечки. Поговорить по-человечески, посидеть, выпить. Гена за ее могилой присматривает, каждую неделю ходит. А к Сереже не ездит. Говорит, сил не хватает. Я его понимаю. Тяжело ему. А отца ты не осуждай. Лиля… она была особенной, другой. С ней никакая женщина не сравнится, даже рядом стоять не может. Сколько ни меняй, все равно перед глазами одна будет стоять. Лиля. Но ты не думай, Сережа, то есть твой отец, деньги на памятник дал, все оплатил.

Я себе платок связала. Красивый, небольшой, чтобы на плечи накинуть. Потом Лилечке его отдала. Когда она заболела, всегда зябла. В этом платке ее и похоронили. Гена ей колечко на палец надел, которое так и не смог