Стефан проводил Дэви и Кэрол и отправил Долли спать. Присев к кухонному столу, он накрыл руку Донны своей ладонью.

— Для меня это все обыкновенный вандализм, дорогая. Не принимай случившееся близко к сердцу.

Донна громко фыркнула.

— А все-таки почему? Для чего предполагаемым вандалам делать нечто подобное? Я знаю, что несколько лет назад некоторые машины заляпали краской, — таково сложившееся у меня представление о вандализме. Мне кажется… О, я не знаю, но мне чудится в этом нечто более зловещее.

Стефан улыбнулся, хотя мысленно мог поклясться, что ему не до улыбок.

— Сейчас дети стали гораздо агрессивнее, — заметил он. — Со слов той женщины, похоже, это был так называемый наезд тарана. Все они ныне ведут себя, как подонки. Ты только почитай газеты!

Донна молча слушала его. Но тишина уже становилась гнетущей, когда она наконец заговорила:

— Наезд тарана, как я понимаю, Стефан, может относиться к электротоварам, одежде, спортивным вещам «Рибок» и прочему барахлу. Но для чего крушить автомобильную площадку? Здесь нет никакого смысла. Если у тебя такая мощная машина, что она может разгромить витрину магазина «Диксон», то для чего использовать ее на площадке, где продают автомобили? Здесь можно усмотреть нечто гораздо более серьезное, чем кажется на первый взгляд.

— Ну а почему ты так думаешь, Донна?

Она вытерла нос бумажной салфеткой. И сделала это весьма изящно.

— Я думаю, что мне очень о многом не говорят — и ты, и Дэви, и все остальные.

Стефан расхохотался — весело, якобы от всего сердца.

— Не будь глупышкой, Донна.

— Слушай, ты сейчас говоришь совсем как Джорджио. Он постоянно то же самое говорит мне, и почти такими же словами. Стефан, за те последние несколько месяцев, что он провел в тюрьме, я поняла: все наше имущество не застраховано — и автомобильная площадка, и строительные участки, и даже этот дом. Если наш дом когда-нибудь ночью вспыхнет, как свечка, то при большом везении мы едва сумеем купить квартиру с тремя спальнями на деньги, которые получим от страховок. Земля будет стоить дороже. Вряд ли на бизнес-счетах есть какие-то деньги. Мне пришлось говорить с этой задницей Пембертоном — и упрашивать его продлить нам кредит, чтобы завершить строительные работы. И тем не менее мы с Джорджио в свое время путешествовали по всему миру. Я также выяснила, что наши машины все были взяты напрокат. Джорджио потерял право собственности на них. Я же все оплатила благодаря продаже собственных драгоценностей, которые оставались в моем распоряжении. Так что, пожалуйста, Стефан, больше не говори мне, что я ничего не соображаю. Я люблю Джорджио всем сердцем и буду любить его до последнего вздоха. Но собираюсь завтра поехать к нему, чтобы попробовать все выяснить раз и навсегда…

Она неуверенно поднялась на ноги и вышла из двери кухни, на ходу обронив:

— Ты можешь отдохнуть в одной из комнат для гостей, их здесь четыре. Увидимся утром.

Стефан слушал ее удаляющиеся шаги, пока она в домашних тапочках шлепала в спальню.

Из того, что она сказала, больше всего Стефана потрясло слово «задница». За двадцать лет Стефан ни разу не слышал, чтобы Донна выговорила вслух хотя бы одно ругательство. «Она по-настоящему расстроена, это яснее ясного, в первую очередь из-за того, что все мы недооценивали ее, и больше всех — Джорджио. — Стефан зажег сигарету и поудобнее уселся в тихой кухне. — Может, для нее будет лучше, если она узнает полную правду подробнее прежде, чем все зайдет слишком далеко. Но как отреагирует Донна, если узнает, что такой человек, как Левис, сел ей на хвост?.. Мысль о Левисе безумно пугает даже меня — признался сам себе Стефан. — А что явная опасность сотворит с таким хрупким созданием, как Донна?..»

Он надеялся, что у его старшего брата припасены для нее какие-нибудь достойные ответы. Уверенность Джорджио, по мнению Стефана, была напускной, и неважно, подогревалась она точным знанием истины или наркотиками: «Ему совершенно нечего сказать жене».

Донна забралась в постель. В голове у нее стучало: «Автомобильная площадка разрушена вандалами…» Она покачала головой в ночной тьме. «Я в это не верю. Тот, кто разбил машины на площадке, имел на то причины, и эти причины как-то связаны с Джорджио. Я не могу однозначно утверждать такое, потому что у меня нет доказательств. Но так мне говорит внутреннее чутье. Я так многое узнала в последние несколько месяцев, и теперь мне предстоит встретиться лицом к лицу с Джорджио, обладая определенными сведениями. Или, скорее всего, столкнуться с тем, чего я еще не знаю. И не ведаю, во что это может вылиться. Но я уверена в одном: завтра непременно выяснится точно, что на самом деле происходит. Джорджио должен открыть мне истину!

И, что еще более важно, я обязана узнать всю правду».

Она все еще не спала, когда первые лучи света проникли в окна ее спальни.

Обстановка в тюрьме уже начала действовать на Джорджио. Порой он спрашивал себя: а если бы не присутствие Левиса, как бы он переносил заключение? Легче было бы ему? Многие из осужденных находили здесь себе приятелей, таких же грубых людей, как они сами. И если жена заключенного присылала ему письмецо, то всегда находились люди, которые могли посоветовать ему, что писать в ответ.

К примеру, слух о молодом заключенном, которому, скажем, дали десять лет и который страшно переживает это, уже на следующий день разносился среди узников. Чаще всего именно безысходность положения переносилась тяжелее прочего. Неприятно, и весьма, было то, что заключенных запирали в камерах каждый вечер в половине восьмого: даже десятилетнему ребенку позволено вечером свободно смотреть телевизор или писать письмо, читать книгу или выйти в сад, на свежий воздух. На людей, которые сидели в многоместных камерах, это ограничение действовало менее болезненно, потому что они могли болтать между собой. Иное дело — тот, кто заперт в маленьком пространстве одной камеры, да еще с человеком, к которому он испытывает физическое отвращение. Помимо взаимных оскорблений и возможных увечий, сюда еще следует добавить необходимость делить с ним на двоих один туалет. Таким образом, не оставалось ничего своего, ничего тайного, даже освобождать кишечник приходилось перед аудиторией.

Немногих из заключенных можно было назвать разумными людьми. Соседство с такими рассматривалось как награда, насколько это понял Джорджио. При этом речь шла не об уме как таковом, а скорее о поведении. Большинство мужчин часами занимались в гимнастическом зале. Занятия с «железом» были выходом, способом избавиться от избытка сексуальной энергии и прочих страстей, а также способом поддерживать себя в форме. Это давало хотя бы крохи самоуважения. У мужчин тела были, как правило, крепкие. Даже более пожилые заключенные по физической подготовке могли равняться с молодыми; если бы они жили на свободе, им наверняка многие завидовали бы в этом. Накачивание мышц с помощью железных тренажеров служило и своего рода защитным механизмом: чем крупнее ты будешь, тем меньше шансов, что на тебя нападут. В обстановке, где драка могла быть спровоцирована мельчайшим, как головка спички, поводом, стремиться к такого рода защите подсказывал элементарный здравый смысл — по крайней мере, выглядеть следовало так, словно ты сможешь постоять за себя.