Она с облегчением перевела дыхание, но у неё не хватило мужества поднять глаза.

— Ты же сам понимаешь это. Я знаю, ты думаешь сейчас обо мне, что я дрянь? Но, дорогой мой, пойми, что я тоже мучаюсь. А я могла бы и не приходить — написать письмо. И все. Я не знаю только, поймёшь ли ты меня.

Молчание Матвеева начинало пугать её. Сделав усилие, она взглянула на него. Он имел такой вид, точно его ударили по голове, — он растерянно улыбался, и эта улыбка отозвалась на ней, как удар ножом. Ей захотелось плакать, и нежная жалость к Матвееву охватила её. Но любви не было, — что-то дрожало ещё в ней, — не то боязнь, не то недоумение. "Мне тоже тяжело", — вспомнила она.

Это было в Чите перед отъездом. Они ходили по улицам, — он держал её за руки и слушал, как она горячо и сбивчиво говорила о будущей любви. "Надо уметь вовремя поставить точку, — говорила она, — пока люди ещё не мешают друг другу". И теперь он вспомнил это.

— Понимаю. Надо уметь вовремя поставить точку, — сказал он вслух.

Она испугалась выражения его лица. Ей показалось, что он хочет о чём-то просить.

— Если бы ты мог понять, как мне тяжело, — сказала она жалобно.

Он молчал.

— Давай говорить об этом спокойно, — продолжала она. — Если я не буду счастлива с тобой, то ведь и ты будешь чувствовать это. Не надо никаких жертв.

Он пробормотал что-то.

— Я больше не могу, — бессильно прошептала она.

За дверью кто-то громко звал кошку и уговаривал её вылезти из-под буфета. Пыльный солнечный луч пронизывал комнату и дробился зелёными брызгами в стеклянной вазе.

— Но ты не сердишься на меня?

Он глубоко вобрал воздух в лёгкие. Так бросаются в воду с большой высоты. Жизнь встала перед ним — Жизнь с большой буквы, и он собрал все силы, чтобы прямо взглянуть в её пустые глаза. Двадцать лет ходил он здоровый и никому не уступал дороги. А теперь ему оттяпало ногу, и надо потесниться. Ну что ж.

— Я не маленький, — сказал он слегка охрипшим голосом, — и знаю, почему мальчики любят девочек.

Она взяла его руку и прижала к щеке.

— Постарайся понять меня, милый. Мне так больно и так жаль тебя.

У него было только одно желание — выдержать до конца, не сдать, не распуститься. Это было маленькое, совсем крошечное утешение, но, кроме него, ничего другого не было. Что-то вроде папиросы, которую люди курят перед тем, как упасть в яму. Он тоже падал, но изо всех сил старался удержаться. Это был его последний ход, и он хотел сделать его как следует.

— Ты слишком много придаёшь этому значения, — сказал он почти спокойно.

— Правда? — спросила она с облегчением.

— Ведь не помру же я от этого.

— Я думала, что лучше сказать все прямо.

— Конечно, ты отлично сделала.

— Но ты всё-таки будешь мучиться?

Карты были сданы, и надо было играть.

— Не буду, — сказал он, сам удивляясь своим словам. — Конечно, жалко, что эта интрижка не удалась, но что делать? Не беспокойся за меня.

— Интрижка? — проговорила она с расстановкой.

— От этого не умирают.

Она выпрямила грудь и откинула волосы с лица.

— Я сегодня не спала ночь. Это было самое ужасное — решить. Я никогда не забуду этого.

Надо было кончать как можно скорей.

— По совести говоря, — сказал он, храбро глядя ей в глаза, — эта история мне самому немного надоела. Слишком долго — целых два месяца.

Она встала.

— Что ты сказал? Надоела?

— Да.

— Вот как? Это для меня новость.

— Ну что ж!

— Я думала, что ты меня любишь.

— Хм. Я не знал, что ты придаёшь этому такое значение.

Она нервно стиснула руки.

— Это неправда, — воскликнула она, волнуясь. — Неправда, слышишь? Ты любил меня все время. Ну, скажи, любил?

В нем горячо забилась кровь. Какой вздор, — конечно, любил и больше всего — в эту именно минуту.

— Немножко, — сказал он из последних сил.

— Матвеев, неправда!

— Я просто забавлялся. В Чите нечего было делать.

— Ты сейчас это придумал?

— Ну как хочешь.

Он с удивлением заметил, что у неё выступили слезы.

— Как это гадко, — сказала она порывисто. — Значит, ты смотрел на меня как на вещь, на пустяк? Ты шутил со мной? А я так волновалась, когда шла к тебе!

Она волновалась! Матвеев взглянул на неё холодными глазами и с горечью подумал о своей смешной и глупой судьбе. Но он не хотел казаться смешным.

— Я не хуже и не лучше других мужчин на этой грешной земле. Пахло жареным, и мне хотелось попробовать, — сказал он тоном опытного развратника.

Её брови высоко поднялись, и несколько минут она разглядывала его, как нечто новое.

— Однако, — медленно проговорила она, чувствуя себя униженной и глубоко несчастной. — Я никогда не думала, что была такой дурой. Надеюсь, между нами все кончено?

Он сказал, точно спуская курок:

— Все кончено.

Когда она ушла, он долго сидел на кровати, обхватив колени руками, и думал. Думал больше о себе, чем о ней, и все казалось ему новым, необычайным, пугающим.

Он погладил свою изуродованную ногу, оглядел костыли и вздохнул. Смешно подумать, он как будто не замечал этого раньше. Это надо было предвидеть, — ведь странно, чтобы молодая хорошенькая девушка вышла за него замуж, когда на свете столько ребят с крепкими руками и ногами… Теперь его место в обозе, — и она указала ему на это.

Представление откладывается

Через два дня он узнал, что такое настоящая скука. Это было как болезнь. Каждый час ложился на него непереносимой тяжестью, и к концу дня он чувствовал себя разбитым, как после хорошей работы. У него пропал сон и поднималась температура; Варя говорила — лихорадка, но Матвеев знал, что это такое. Безайс честно старался развеселить его и выдумывал какие-то игры, от которых скука становилась прямо-таки невыносимой. Он был повален и лежал на обеих лопатках, лицом вверх. Один раз он унизился даже до того, что стал строить домики из коробок. Безайс принёс карты, и они сели играть в "пьяницу". Они сыграли несколько партий, и Безайс смеялся так добросовестно, что Матвеев бросил карты.

— Эта игра для весёлых покойников, — сказал он, покачивая головой. — Когда на кладбище нечего делать, там играют в неё. Иди, Безайс, я, кажется, засну сейчас.

Он повёртывался на бок и лежал несколько часов, не двигаясь, пока не засыпал. Но даже во сне скука не покидала его.

Когда Лиза вышла из