Норфолкские соседи короля, не испытывавшие подобных угрызений совести, возмущались его щедростью, которая грозила опустошить их собственные, зачастую не слишком туго набитые карманы. Поэтому они возрадовались, узнав о забастовке, случившейся в Сандрингеме всего через несколько недель после повышения зарплаты; люди протестовали против обычая работать летом с шести утра до шести вечера с двухчасовым обеденным перерывом. Землевладельцы утверждали, что подарок короля только выбил рабочих из колеи и разжег в них алчность; Линкольншир отвечал, что это лишь доказывает, насколько своевременными оказались сандрингемские реформы.

Крупный землевладелец граф Лейсестер был среди тех, кто счел себя обязанным последовать королевскому примеру и повысить зарплату работникам. Вскоре после этого жена сказала ему: «Король с королевой уже довольно давно не были в Холкхэме. Может, пригласить их на ленч?» На что лорд Лейсестер ответил: «Нет, Алиса, не стоит им слишком потакать».

Сельский джентльмен с твердо установившимися привычками иногда находил чрезмерными те требования, которые налагало на него звание монарха. «Самое ужасное испытание, какое только мне пришлось вынести», — так он описывал события, происшедшие 6 февраля 1911 г. С позиций сегодняшнего дня его жалобы кажутся чрезмерными. Король говорил не о какой-либо катастрофе или потере близких — нет, он имел в виду свое присутствие в Вестминстерском дворце на открытии вновь избранного парламента, где он должен был выступать на объединенном заседании палаты лордов и палаты общин. Что касается композиции, это выступление не могло доставить ему особых хлопот — ведь содержание тронной речи ограничивалось объявлением будущей законотворческой программы правительства. К тому же речь была написана господином Асквитом и членами его кабинета. От короля требовалось всего лишь внятно ее произнести, однако постигшее его нервное потрясение оказалось сильным и продолжительным. Королева разделяла страдания супруга. «Как Вы понимаете, — говорила она Эшеру, — вчера нам пришлось пережить мучительное испытание, однако сочувственное отношение всех собравшихся очень нам помогло и придало уверенности».

Король так никогда и не свыкся со своей ежегодной обязанностью. Через семнадцать лет он записал в дневнике: «Мэй все еще сильно кашляет, так что не сможет сопровождать меня в Вестминстер, когда я буду открывать парламент; поэтому я нервничаю еще больше. К счастью, речь достаточно короткая». Стамфордхэм постарался поберечь монарха, умолив тогдашнего премьер-министра не нагружать его речами «непривычно длинными». Поскольку у короля дрожали руки, речи приходилось печатать крупным шрифтом и на плотной бумаге, которая не шуршит. Тем не менее он все же смог оценить юмор нижеследующего письма, присланного ему одним удрученным подданным:

Стамфордхэм с легким злорадством переслал это письмо настоящему автору речи. «Как видите, всем угодить невозможно», — заявил он премьер-министру.

Много лет назад, во время визита королевы Виктории в Кобург, сэр Генри Понсонби, представитель предшествующего поколения, писал: «То надень форму, то сними; все время приходится переодеваться, сплошное беспокойство». Короля Георга подобные вещи не слишком огорчали; пожалуй, из всех церемониальных обязанностей только эту он находил более или менее терпимой. Взыскательный клиент портных военного и гражданского платья, он с гордостью носил свою одежду и знаки отличия; даже звезды рыцарских орденов у него были меньше предписанных размеров, дабы они как можно красивее размещались на груди. Время от времени он все же позволял себе немного поворчать. «Очень устал, — писал Георг во время визита в Берлин, когда ему пришлось надеть немецкую форму. — Носил сапоги не снимая с 15.45 до 22.30, а ведь они сделаны из новой и патентованной кожи». Подобной самоотверженности он требовал и от других. На открытии парламента король слишком нервничал и не заметил, что лорд Морли появился там не в форме тайного советника, а в штатской одежде, но старый государственный муж все равно пытался избежать его требовательного взгляда, кутаясь в мантию пэра. Одна леди[52] по недосмотру пришла на церемонию в шляпе вместо диадемы, за что получила суровый выговор. «Я заставил ее написать почтительное извинение, — отмечал лорд — главный гофмейстер, — которое было принято».

Через четыре месяца после того как он впервые открыл заседание парламента, королю пришлось выдержать еще более суровое испытание. 22 июня 1911 г. они с королевой отправились в Вестминстерское аббатство на собственную коронацию. Эта священная церемония, проводимая с необыкновенной пышностью церковью и государством, имеет уже тысячелетнюю историю. В течение нескольких часов монарх символически будто перемещается в легендарную эпоху. Его представляют народу для всеобщего признания; он клянется защищать законы государства и религию; проходит обряд миропомазания и облачается в королевские одежды; его коронуют и возводят на трон; ему приносят вассальную клятву лорды духовные и светские. Королева-супруга также принимает участие в этой величественной церемонии.

Весьма тонкий комментарий по поводу коронации Георга V принадлежит министру в правительстве либералов Александру Мюррею, владельцу Элибанка («титул учтивости»[53] он получил как старший сын шотландского пэра). «Король, — отмечал он, — вел себя именно так, как ожидали те, кто его знал: с пониманием важности и торжественности момента и одновременно с хладнокровием и спокойным достоинством истинного английского джентльмена».

Собственные заметки короля так же лаконичны, как записи в корабельном журнале. «Погода хмурая и облачная, — начинает он свой отчет, — дует довольно сильный холодный ветер, и иногда льет дождь, но для публики это лучше, чем страшная жара». И лишь при упоминании о старшем сыне и жене в словах короля чувствуется волнение: «Я едва не расплакался, когда милый Дейвид подошел ко мне, чтобы произнести вассальную клятву, — это так напомнило мне тот момент, когда я сам сделал то же самое для моего любимого папы; у него так хорошо все получилось».

Как и столетия назад, золотоволосый юный принц снял с себя корону, преклонил перед королем колени и произнес традиционные слова: «Я, принц Уэльский, становлюсь твоим вассалом по доброй воле и из глубочайшего поклонения; и буду я служить тебе верой и правдой, до самой смерти, против людей всякого рода. И да поможет мне Господь!»

Встав, принц коснулся королевской короны и поцеловал короля в левую щеку. Обычай ничего больше не требовал, однако суверен был еще и отцом этого юноши. Король мягко притянул сына к себе и поцеловал в правую щеку.

И король, и королева, и принц в этот день очень нервничали. Вот еще одна выдержка из адресованного жене длинного письма владельца Элибанка: