Тем не менее почтительный сын даже не пытался ускорить отъезд матери из Букингемского дворца или Виндзорского замка. В конце концов она уехала сама, вновь заняв Мальборо-Хаус, в котором прожила сорок лет, будучи принцессой Уэльской. Она также сохранила за собой Сандрингем, который по завещанию короля Эдуарда перешел в ее пожизненное пользование вместе с наследством на общую сумму в 200 тыс. фунтов. Оставалось, однако, урегулировать еще один деликатный вопрос. Когда королева Александра уже готовилась к переезду, король вдруг узнал, что она в порыве щедрости начала раздавать фамильные ценности друзьям и организациям. Эшер, которому было поручено их возвратить, исполнил свою миссию с великолепным тактом.

«Букингемский дворец не такой gemutlich,[46] как Мальборо-Хаус», — писала в декабре 1910 г. королева Мария своему шестнадцатилетнему старшему сыну, к тому времени уже называвшемуся принцем Уэльским. Уюта здесь действительно не хватало, зато с избытком — всего прочего. Это двуликий Янус лондонских зданий. Восточный фасад дворца, построенный Эдвардом Блором для королевы Виктории и переделанный Эстоном Веббом для Эдуарда VII, хмуро глядит на парковую аллею — скучный и респектабельный. Западный же, или садовый, фасад, построенный Нэшем столетием раньше для Георга IV, обладает чарующей элегантностью, выделяясь большой центральной аркой, а также колоннами и фризами, урнами и балюстрадами. Интерьер Букингемского дворца не менее своеобразен: это настоящий лабиринт, в котором могут свободно разместиться как короли и королевы Алисиного Зазеркалья, так и вполне реальные коронованные особы. «Двери открываются там, где меньше всего ожидаешь, — писал один из историков искусства, — и ведут из помещений, где могут вполне комфортабельно разместиться две сотни человек, в крошечные закутки, предназначенные, вероятно, для каких-то чрезвычайно нетребовательных молодых холостяков».

После смерти короля почти год дворец оставался в запущении. Накрытые чехлами, пустовали гостиные, бальный зал и тронную комнату посещали только привидения. Королева Мария использовала эту передышку, чтобы реконструировать некоторые из непарадных апартаментов: здесь разместились образцы чиппендейла,[47] там — нечто наподобие английского ампира.[48] Избегая нарочитости времен прежнего правления — того, что она называла «избытком позолоты и орхидей», — королева стремилась не к роскоши, а к комфорту и красоте. Эдвардианская эпоха во всех отношениях подошла к концу.

Гордясь достижениями своей жены по части интерьера — этот талант она унаследовала от своего отца герцога Текского, — король тем не менее всегда рассматривал Букингемский дворец лишь как официальную резиденцию, а не место для проживания. Помпезность была не в его вкусе. Во время королевского визита в Чэтсуорт, дербиширское поместье герцога Девонширского, один из придворных отметил недовольство короля, которого поселили в огромной комнате с гобеленами и вычурной резьбой. Про Букингемский дворец король как-то сказал Эшеру, что с удовольствием снес бы его до основания, а прилегающий к нему сад площадью в сорок акров продал бы, чтобы его превратили в общественный парк, а вырученные деньги использовал бы на перестройку Кенсингтонского дворца в соответствии с собственными скромными вкусами. Это был один из редких всплесков его фантазии.

В самом центре Лондона король установил круглосуточный распорядок, такой же твердый, как на корабле, плывущем в бескрайнем океане. Вставая утром и ложась вечером, он обязательно смотрел на барометр; режим дня между этими его действиями был так же предсказуем, как траектория планеты. Король вставал за два часа до завтрака, который подавали в девять часов. Он работал над государственными бумагами, заполнял дневник, читал газету «Таймс». Остаток утра он проводил со своими секретарями и другими государственными служащими, принимал министров и послов — обычно для формального введения в должность или еще какой-нибудь подобной церемонии. Перед ленчем с королевой он в половине второго быстрым шагом прогуливался по саду — это было механическое, довольно безрадостное упражнение, состоявшее в движении по одному и тому же маршруту. В конце ленча он засыпал в кресле ровно на пятнадцать минут, после чего внезапно просыпался; как отмечал его старший сын, словно у него в голове звенел будильник. Вторая половина дня отводилась встречам за пределами дворца, игре в теннис с придворными или занятиям филателией. Чтению официальных депеш было посвящено начало вечера. Когда дворцовый траур подошел к концу, король иногда ужинал с королевой в одном из еще сохранившихся аристократических домов или смотрел в театре какую-нибудь незатейливую пьесу. Обычно же он предпочитал спокойно ужинать со своей семьей, хотя и в белом галстуке и со звездой ордена Подвязки. Заслышав, как король отправляется спать, придворный конюший мог смело ставить часы на 23 ч. 10 мин.

Такой же размеренный распорядок господствовал и в Виндзоре. Древнюю крепость Георг IV превратил в великолепный дворец, величественно возвышающийся на берегу Темзы и менее чем в двадцати милях от Лондона доставляющий своим обитателям все услады парка и тенистого леса. Королевская семья в течение года периодически наезжала сюда на короткое время. Признаком того, что во время пребывания в Виндзоре король обретает особое душевное состояние, можно считать его позволение носить короткие пиджаки вместо обязательного для Лондона фрака. Рано утром он совершал прогулку верхом на лошади, после чего играл в гольф или катал детей в открытом экипаже, запряженном четверкой лошадей серой масти, а однажды в апреле полдня собирал примулы для своей матери. Королева тоже была счастлива. Она любила работать в библиотеке, разыскивая там забытые раритеты, приводила в порядок книги и составляла каталог. Отношение ее мужа ко всякого рода древностям было равнодушным, если не негативным. Так, он приказал Эшеру уничтожить все письма герцогини Джорджианы Девонширской к Георгу IV. На сей раз, однако, верный слуга не подчинился королевскому приказу. Нескромные письма он перенес в собственную библиотеку, и почти через полвека они были проданы его потомками.

«Здесь чрезвычайно спокойно и все по-домашнему, — писал Эшер весной 1911 г. — Мы вернулись к образу жизни королевы Виктории. Ужин в Дубовой комнате, затем все сидят в гостиной до самого чая, после чего расходятся по своим делам, а король отправляется работать. Он рано ложится спать». Адмиралу Фишеру он говорил, что это похоже на пребывание в тихом доме приходского священника. Правда, не все гости одобряли происшедшие перемены. Лорд Крюэ, министр в правительстве либералов, приглашенный в Виндзор на Аскотскую неделю, тосковал по «сильной и властной личности» короля Эдуарда. А Менсдорф раздраженно замечал: «Вечера очень скучны. Никакого бриджа, так что мы просто сидим без дела, что нагоняет тоску и чрезвычайно утомляет».

Макс Беербом отразил эти настроения светских людей в довольно слабой пьесе, озаглавленной «Ballade Tragique а Double refrain».[49] Ниже приводятся две строфы из воображаемой беседы придворного и придворной дамы: