Она открыла глаза и увидела, что он отступил. Он был бледен, но собран, когда быстро пожал викарию руку. Она осознала, что продолжает стоять с протянутыми к нему руками, словно нищенка. Покраснев, она обхватила себя руками, чтобы скрыть их дрожь.

Гидеон поцеловал ее лишь для того, чтобы соблюсти приличия. И все же она льнула к нему, как плющ льнет к стене. Если она не будет осмотрительнее, он может начать презирать ее за то, что она навязывает себя мужчине, которому она по меньшей мере безразлична. Но как найти в себе силы сдержать чувства, которые сильнее ее?

— Какая красивая пара, — говорил викарий. — Я счастлив, что оказался полезным такому выдающемуся джентльмену, национальному герою.

По необходимости Гидеон открыл их настоящие имена человеку, который должен был их обвенчать. Апартаменты в гостинице он снял под вымышленным именем. Для мистера и миссис Джон Холлоуэй.

Выражение лица у Гидеона не изменилось, хотя, как она догадывалась, льстивое напоминание о его героизме вызвало у него раздражение.

— Преподобный Бригг, помните, вы получили двадцать гиней за то, что пообещали никому не раскрывать моего настоящего имени в ближайшие две недели. Мы с женой хотели бы некоторое время пожить инкогнито.

— Конечно-конечно. Вы оказали честь мне и нашему острову тем, что венчались здесь. Подумать только, герой Рангапинди венчался у нас, в Сент-Хельер. Теперь мне есть о чем рассказывать внукам.

— Вы можете им об этом рассказывать не раньше, чем через две недели.

В голосе Гидеона звучала угроза.

— Слово джентльмена и священника, сэр Гидеон. Никто ничего не узнает, пока вы не покинете Джерси.

— Благодарю вас, — сказал Гидеон, обращаясь к священнику, и голос его звучал надменно, холодно и уверенно.

Викарий закрыл псалтырь.

— Мы должны подписать какие-нибудь документы?

Викарий покачал головой.

— Нет. Все формальности соблюдены. Вы муж и жена. Вы и леди Тревитик отныне перед Богом и людьми связаны праведными узами брака. Все, как положено.

— Прекрасно. Мы желаем вам всего наилучшего.

Талливер и Уильяме подошли к ним, как только отъехал викарий.

— Дай вам Бог счастья, леди Чариз, — тихо произнес Талливер.

— Дай вам Бог счастья, миледи, — вторил ему из-за спины Уильяме.

— Спасибо, — пробормотала Чариз.

— С вами все в порядке? — спросил Гидеон, наклонившись к ней.

Она поморщилась словно от боли.

— Да, — еле слышно ответила она.

Чариз крепче вцепилась в его рукав, но тут же отдернула руку.

— Простите, — выдохнула она.

Ему противны ее прикосновения. Он схватил ее руку и вернул на место.

— Мы должны выглядеть как нормальная счастливая пара, — едва слышно произнес Гидеон.

— Тогда улыбайтесь, — прошипела Чариз.

Гидеон повернулся к своим компаньонам.

— Вам пора домой. Если в Пенрине заметите что-то неладное, сразу же отправьте сюда весточку на имя Джона и Мэри Холлоуэй. Мы сами вернемся в Пенрин в следующем месяце.

Талливер кивнул:

— Будет сделано, начальник. Примите мои поздравления. Вам досталась прекрасная девушка, на этот счет не сомневайтесь.

Впервые Гидеон искренне улыбнулся:

— Я остался при вершках. А вот ей от нашей сделки достались ни на что не годные корешки.

Чариз едва сдержалась, чтобы не сказать ему в ответ какую-нибудь колкость. Как он может так беззастенчиво лгать?!

Талливер и Уильяме ушли, оставив молодоженов наедине. Внезапно роскошная гостиная стала похожа на пещеру. На другом конце комнаты дверь в столь же роскошную спальню зловеще мерцала, словно ворота в ад.

— Я заказал ужин.

Едва посторонние удалились, Гидеон, не теряя ни секунды, отошел от нее. Рукой в перчатке он сжимал выступ. Вид у него был такой, словно он готовит себя к самому худшему.

— Я не голодна, — прошептала Чариз.

— Приличия…

— Должны быть соблюдены. Я знаю.

Чариз понимала, что выбрала не самую лучшую тактику поведения. Ей бы постараться сгладить острые углы, подыграть Гидеону, пытавшемуся создать видимость того, что у них все как у людей. Но это было выше ее сил. Чувства ее были слишком сильны, слишком искренни. Она была очень благодарна Гидеону за все, что он сделал и продолжал для нее делать, но ее мучили угрызения совести, поскольку она гораздо больше жалела себя, чем Гидеона.

У губ его пролегли складки. Глаза горели от внутреннего напряжения. И Чариз новь напомнила себе, что он обрек себя на эти муки ради нее. Стыд отдавался горьким привкусом во рту.

Но сердцу не прикажешь. Она тосковала по его любви так, что готова была умереть в обмен на его любовь. И в ней вызрела непоколебимая уверенность в том, что, если он позволит себе полюбить ее, то исцелится.

Что это было? Желание оправдать себя, свое постыдное влечение к мужчине, которому она безразлична? Или сердце ее оказалось зорче, чем ум, и прозрело истину? Она этого не знала. Но точно знала, что Гидеон достоин большего, чем получал от этой бездушной сделки, от этого фарса. Она была достойна большего.

Стемнело. Чариз взяла толстую свечу и, переходя от одного канделябра к другому, принялась зажигать свечи. В этих обыденных действиях она нашла некоторое облегчение. Когда стало светлее, она увидела, что Гидеон побледнел. Заметила она и то, что дыхание его участилось.

— Вам плохо? — спросила Чариз, зажигая свечи в высоком серебряном канделябре на буфете.

— Нет, — ответил Гидеон.

Лицо его было белым, как бумага.

Она знала, в чем причина его страданий. Он не может преодолеть в себе брезгливость при мысли о том, что ему придется лечь с ней в постель. Горло ее сжал спазм. Она не могла больше притворяться, будто ничего не понимает.

Но не уязвленная гордость и попранное достоинство заставили ее заговорить, а сочувствие к нему и угрызения совести.

— Гидеон, в консуммации брака нет необходимости. Викарий сказал, что мы теперь считаемся законными супруги.

Она протянула руку к Гидеону в беззвучной мольбе сбросить с себя груз ответственности за нее, который он взвалил себе на плечи.

— Мою благодарность к вам не выразить никакими словами. Я никогда не смогу отплатить вам сполна за то, что вы для меня сделали. Не надо больше жертв.

Он сделал глубокий вдох и, повергнув ее в шок, рассмеялся. В глазах его она увидела горькую насмешку. Насмешку над собой. Он отошел от камина.

— Господи, всякий, кто знал меня в юности, катался бы сейчас по полу от смеха. Можно подумать, что я какая-то пугливая девственница. — Циничная усмешка прибавляла ему лет, делала его много старше его двадцати пяти. — Я, знаете ли, раньше это уже делал.