Было бы ошибкой видеть в бодрствовании царицы лишь проявление того особого психического типа, которое называется ныне «совой». Ночные бдения государыни стали следствием не только необычной, полуночной жизни на балах и маскарадах, когда, подобно пришедшей после трудного спектакля актрисе, она долго не могла успокоиться и уснуть. У государыни была еще одна причина для бессонницы. Речь идет о… страхе, страхе ночного переворота. Поручик гвардии Зимнинский говорил своему товарищу про государыню, что она «всегда в трусости находитца»; например, при перевозке беседки из сада Левенвольде сделался шум и «государыня подумала: не бунт ли?». О страхах государыни свидетельствуют и другие источники.

Были ли у Елизаветы основания для этого страха? Можно достаточно уверенно сказать, что были. Как уже сказано, вскоре после вступления Елизаветы на престол люди Тайной канцелярии арестовали камер-лакея императрицы Турчанинова и двоих его приятелей-гвардейцев. Из следственного дела Турчанинова и его сообщников — прапорщика Преображенского полка Петра Квашнина и сержанта Измайловского полка Ивана Сновидова — ясно, что налицо были «скоп и заговор» с целью свержения и убийства императрицы Елизаветы Петровны. В кругу заговорщиков подробно обсуждалось, как «собрать партию» для осуществления переворота, причем совершить предполагаемое убийство государыни и наследника намеревались «ночным временем».

Только случай позволил раскрыть заговор Турчанинова. Традиция связывает с этим делом привычку императрицы Елизаветы Петровны не спать по ночам, чтобы не дать себя зарезать так, как предлагал устроить своим сообщникам ее камер-лакей. Думаю, что Елизавета была серьезно напугана и руки ее дрожали, когда она читала то зловещее место из протокола допроса Петра Квашнина, где сказано, что после первой, неудачной, попытки покушения заговорщики рассуждали: «Что прошло, тому так и быть, а впредь то дело не уйдет и нами ль или не нами, только оное исполнится». Зная, как стоят на постах ее лейб-компанцы (об этом будет рассказано ниже), императрица могла рассчитывать только на широкую спину Алеши Разумовского да на свою природную лисью хитрость, чтобы не дать себя застать врасплох. У нее был какой-то особый, обостренный инстинкт самосохранения. Именно поэтому императрицу можно было легко напугать, точнее, спугнуть.

Во время путешествия по Эстляндии ей стало известно, что ходит слух о подготовке покушения на нее. В тот же день она покинула Ревель. Большой переполох в окружении императрицы вызвал ружейный мастер Яган Гут, который подарил в 1749 году Елизавете Петровне ружье, «из коего стреляют ветром», то есть пневматическое. Государыня указала допросить его и, как сказано в ее повседневном журнале, «по допросе взять, под лишением живота, обязательство, чтоб ему впредь таких запретительных ружей в России не делать». Подлинную панику в 1758 году вызвали сообщения из Дрездена о намерениях каких-то злодеев отравить Елизавету. Всю переписку по этому поводу сразу же приносили государыне, и врачи срочно, на всякий случай, разрабатывали для нее противоядия.

Елизавета обращала внимание на всё, что вызывало малейшее подозрение, и тотчас приказывала выяснить, расследовать, устранить. «Ее императорское величество усмотреть соизволила, что к покоям Ее императорского величества приставлена была лестница, а по осмотру явилось, что та лестница приставлена была для поправления жолоба, чего ради отнюдь во дворце к покоям лестниц без докладу дежурных господ генерал-адъютантов ни для чего не приставливать», — так секретари записали в начале 1751 года именной указ Елизаветы. Подданным категорически запрещалось выходить в сад под окна царских покоев, находиться под террасой, на которую выходила императрица. Страх за свою жизнь был платой за каприз властвовать. Любопытно, что, стремясь обмануть своих врагов, она не пряталась, как Павел, в неприступный (как тому ошибочно казалось) Михайловский замок. Боясь западни, как зверь, запутывающий следы, императрица постоянно меняла время и даже место своего ночлега.

Современники замечали, что императрица могла поздно вечером внезапно уехать из дворца, чтобы ночевать в каком-то другом, неизвестном окружающим месте. И в этом случае мы можем почти наверняка сказать: это уже не страсть к перемене мест, а страх гнал из дворца, на ночь глядя, веселую императрицу. Ее неуловимость становилась большой проблемой для государственных деятелей с их «скучными» докладами, а также для многочисленных доносчиков. Екатерина II писала в мемуарах, что их семью окружала толпа доносчиков, готовых выслужиться перед государыней и «единственной уздой, сдерживавшей всех этих доносчиков, которые, скажу, между прочим, были таковыми из лести, была трудность для них часто видеть Ее величество».

Получалось так, что, живя во дворце, придворные могли неделями не видеть государыню, которая не выходила из своих покоев и никого не приглашала. Только шепотом, с помощью взятки, можно было разузнать у прислуги, что с государыней и где она находится. Но и здесь следовало соблюдать осторожность: болезни и недомогания самодержицы тщательно скрывались от придворных, а излишний интерес к здоровью государыни с неизбежностью приводил любопытствующего в Тайную канцелярию, где уже у него начинали подробно расспрашивать, с чего он так интересуется высочайшим здравием, не хочет ли ему повредить и кто научил его выспрашивать о сем?

Более того, никто наверняка не мог сказать, в каком покое спит в данный момент государыня. Ни в одном дворце она никогда не имела постоянной спальни. Даже в любимом ею Царскосельском дворце не было особого помещения, где стояла бы кровать императрицы. Прекрасный знаток Екатерининского дворца в Царском Селе А. Н. Бенуа писал по этому поводу: «Ни одна из просмотренных нами описей не выясняет с безусловной достоверностью, где была расположена опочивальная императрицы… Один из документов даже ясно указывает на то, что Елизавета не всегда останавливалась в одном и том же месте, и это нам станет понятно, если мы еще раз вспомним об ее страхе перед ночным переворотом».

По-видимому, со страхами Елизаветы была связана ее подлинная страсть к перестройкам и изменению интерьера своих многочисленных и роскошных жилищ. Екатерина II, несколько преувеличивая, но все-таки отражая действительность, писала, что императрица «не выходила никогда из своих покоев на прогулку или в спектакль, без того, чтобы в них не произвести какой-нибудь перемены, хотя бы только перенести ее кровать с одного места комнаты на другое или из одной комнаты в другую, ибо она редко спала два дня подряд на том же месте; или же снимали перегородку, либо ставили новую; двери точно так же постоянно меняли места».

Кроме того, из дел Тайной канцелярии известно, что, приказывая передвинуть кровать или вынести ее в другую палату, внезапно переезжая ночевать из одного дворца в другой, императрица, женщина суеверная, боялась не только переворота, но также и порчи, колдовства, особенно после того, как однажды под ее кроватью нашли лягушачью кость, обернутую волосом — явные признаки работы колдуна, хотевшего «испортить» государыню.

Несомненно, Елизавета была религиозна, она с трепетом относилась к православным святыням. Она не только пела в церковном хоре, но и хорошо знала церковную службу, хранила у себя мощи святых и часто обращала к иконам свои молитвы. В отличие от отца, прославившегося разоблачением чудес, Елизавета была убеждена в их существовании. Как вспоминает Екатерина II, Елизавета Петровна «с большой набожностью… рассказывала, что некогда шведы осадили… (Тихвинский. — Е. А.) монастырь, но что небесный огонь прогнал их и что они побросали даже свою посуду». В Тихвин, на поклонение Тихвинской Божией Матери императрица совершала пешее паломничество.