– Ну ладно, я еще забегу к тебе, и мы потолкуем, сейчас извини, меня вызывает полпред, – сказал я Вайцману и выпроводил его за дверь.

Оставшись один, я стал подбирать бумаги для информации посла.

Большой роскошный кабинет. Повсюду ковры и красного дерева мебель, обитая дорогой кожей. Посреди комнаты за громадным письменным столом лицом к дверям сидел посол Давтян. До своего назначения в Персию он был советником посла в Париже. Студенческие годы Давтян провел в Бельгии. Его длительное пребывание в Европе оставило на нем резкий отпечаток, выделивший его среди остальных крупных советских работников. Высокий, красивый брюнет, с правильными чертами лица, с вечно корректным обращением к окружающим, Давтян производил очень выгодное впечатление. В отличие от прежних послов, Давтян имел еще преимущество, что владел европейскими языками.

При всех этих качествах и той выгодной политической обстановке, каковая была налицо в период его назначения в Персию, Давтян мог бы проделать большую работу для советского правительства, но оборотная сторона его характера сводила на нет все его преимущества. Он был трусливым, нерешительным человеком, без всякой инициативы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя Наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка «каменный зад», прочно приставшая к Молотову[97], недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той информацией, что я ему давал.

– А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь, – встретил меня Давтян, когда я вошел к нему в кабинет, – что у вас хорошего?

Я приступил к докладу.

– Опять получили агентурные сведения, что ведутся переговоры по заключению нового англо-персидского договора. В частности, имеются сведения, что персы пошли на уступки по вопросу разрешения англичанам постройки аэродромов на побережье Персидского залива. Сведения подтверждаются из разных источников, – докладывал я.

– Да, я уже пытался говорить по этому вопросу с министром иностранных дел, но пока неудачно. Сообщил в Москву, но с последней почтой никаких директив. Гробовое молчание. Придется еще раз написать Карахану, – сказал Давтян.

– Нами перехвачены две телеграммы представителя персидского правительства в Багдаде. Судя по этим телеграммам, переговоры между Ираком и Персией продвигаются успешно. Осталось разрешить спор о правах персидских подданных в Ираке, – продолжал я свой доклад.

– Это очень важный вопрос. Пожалуйста, следите и дальше за их переговорами и держите меня в курсе дела. Москва просит всеми мерами воспрепятствовать заключению договора между Персией и Ираком. Пришлось опять дать субсидию некоторым редакторам газет, чтобы они вели газетную кампанию против договора. Кроме того, я говорил с некоторыми депутатами клиса[98] и старался натравить их против договора, дальше кажется, что мы окажемся бессильными что-либо сделать, ибо все дело в руках самого шаха и Тей-паши, – объяснил он.

– Вот это доклады французского и бельгийского послов. К сожалению, я не знаю, о чем они пишут, – продолжал я, вынув из портфеля фотоснимки с докладов.

– А, опять бельгийский посол. Вы знаете, что, по-моему, он самый аккуратный из посланников в Тегеране, всегда детально информирует свое правительство о мало-мальски выделяющихся событиях. Мне очень нравятся его доклады. А это что? – спросил Давтьян, показывая на остальную часть фотоснимков.

– Несколько политических и экономических сводок сирийских консулов, экономический доклад американского консула и письмо германского посла графа Шуленбурга[99] своему консулу в Тавризе[100], – перечислял я.

– А что пишет Шуленбург? – задал вопрос Давтьян.

– Ничего интересного. Маленькое письмо и газетная информация, – ответил я.

– Ах, как я хохотал вчера вечером. Представьте, коллега, Шуленбург заговорил со мной о своей коробке с дипломатической почтой, что мы разбили на днях. Он жаловался, что почтовые пересылки стоят очень дорого и приходится за пару килограммов платить двадцать туманов. Причем старался наглядно показать размер посылки. Я в душе хохотал над его секретной почтой, а наружно, конечно, выражал сочувствие. Что поделаешь, такая наша служба, – закончил он.

– Яков Христофорович, обедать, – крикнула в это время из соседней комнаты его жена.

– Вот что, Агабеков. Не оставите ли вы мне документы на французском языке? Я хочу их почитать после обеда, – спросил Давтян, вставая.

– Пожалуйста, тов. Давтян. Только чтобы не пропали.

– Что вы! Я их положу сюда в несгораемый шкаф, надеюсь, они будут в безопасности после установки вами сигнализации, – сказал он, смеясь.

Я вышел из кабинета, думая о Давтьяне. Во что превратился этот ветеран большевистской революции? Член партии с 1907 года, старая гвардия большевиков. Не прошло и десяти лет, как он стал членом правящей партии и уже выдохлась вся его революционность (если она когда-либо была). Остался солидный, исполнительный чиновник советского правительства, живущий по циркулярам наркоминдельского Карахана. А ведь он – один из лучших. Другие – худшие, под согревающими лучами власти «распустились» и показали подлинные физиономии садистов, шкурников, убийц…