Рашид Нугманов:

«Концертов в те дни не было. Была в самом разгаре запись саундтрека к фильму „Игла“. Мы как раз работали на студии в „Мосфильме“, когда позвонили (кажется, Липницкий, но точно не помню кто) с просьбой приехать на концерт памяти Башлачева и похороны. Я попросил перезвонить через полчаса, и мы сели с Виктором советоваться. Смены уже были расписаны вперед, и Виктор сначала предложил съездитъ мне самому, поскольку я дружил с СашБашем, а они бы с „Кино“ продолжили запись и сведение музыки в Москве. Я позвонил Пете Мамонову узнать, едет ли он. Петя сказал, что горе надо переживать в одиночку, а не на сцене рок-клуба, но потом все-таки выяснилось, что едет. В конце концов решили съездить вдвоем с Виктором на один день, такой ответ и дали где-то через полчаса. В Питер отправились в одном вагоне с Петром, Артемом Троицким и еще кем-то из московской тусовки, а остальные музыканты группы „Кино“ и Андрей Сигле остались работать на „Мосфильме“. После концерта мы с Виктором вернулись в Москву, на похороны уже не могли остаться».[132]

Артем Липатов, журналист, музыкальный критик:

«Я стоял на Ленинградском вокзале у тамбура, было холодно, мы лезли в вагон, чтобы ехать в Питер, прощаться с Башлачевым. Цой стоял у соседнего вагона в лихой волчьей, что ли, шубе, а рядом с ним стоял Рыженко, и подойти к ним было невозможно, потому что понятно было, что у них не наше горе, а свое. Они были там, куда нам не попасть. Цой уже был звезда…»[133]

Александр Бурцев, режиссер:

«Когда Цой пришел на съемки, то вся молодежная часть съемочной группы была просто в полуобмороке. Увидеть живого Цоя, который уже тогда в легенду превратился, это… Но он, сколько я помню, в жизни не слишком отличался от сценического. Он такой же был, лаконичный. И глаза у него не были другие. Они было абсолютно открытые, и в быту он больше слушал, чем говорил. Ну, может, он с близкими друзьями болтал и по-другому себя вел, но, когда он в съемочную группу пришел, он лаконично себя вел. Полгруппы сидело под легким балабасом, это было нормальное состояние: все втихую притаскивали бухло, потому что одно дело дисциплинированные актеры, которые знают, что они идут на работу, другое дело, что половина не актеров, для которых съемки – это развлекуха, шоу определенное… И конечно, они вот все под легким балабасом и находились. И вот, значит, пришел Витя, ему кто-то там втихаря тоже стакан накатил, и все были такие нормальные, веселые. Но даже в этой нормальной разговорчивой среде настоящих „Митьков“ он был молчалив… А он пришел еще в такой шубе какой-то, невиданной по тем не очень богатым временам… С постоянным дефицитом модных тряпок это выглядело эффектно очень. Я уж не помню, какая она была, но я помню, что появление вот этой шубы произвело достаточно мощный эффект.

Ну и несмотря на это бурное вступление, он говорит: „Ну как, что?“ Я ему: „Ну то-то и то-то“. Он говорит: „Ну вот есть к моменту песня „Легенда“, я ее мало на концертах исполняю, ее можно под гитару спокойно…“ – „Ну давай…“ Цой спел с первого дубля. Да там все с первого дубля снималось, потому что не было пленки, и очень редко снималось что-то со второго… А тут что – профессионал пришел и выдал, спел. И мы его, слава богу, сняли. И ничего там – свет не погас, камера не встала, ничего не произошло…»[134]

Элла Аграновская:

«Я была всего лишь на одном концерте – в малом зале Горхолла, – Виктор выступал без группы, аккомпанируя себе на гитаре. Тогда же мы и записали интервью. И довольно долго болтали с ним и с Марьяной: они приезжали тогда в Таллин вдвоем. Примерно года за два (а, может, и три) до этой встречи Виктор с Курехиным приходили ко мне в редакцию. Зачем – мы с Цоем так и не вспомнили. Но оба помнили, что было страшно весело… Николай Шарубин по моей просьбе делал фото. Это было не в Горхолле, а на улице, около служебного входа. Цой был в черном пальто с белым шарфом. Фотографию стащили в редакции: просто вынули из редакционного архива, а я спохватилась не сразу. Эта фотография была опубликована вместе с моим интервью, которое потом использовала в своей книге Марианна. В газете я его не подписала, поскольку в этом же номере был опубликован другой материал под моей фамилией. А такой практики, чтобы дважды ставить фамилию журналиста, тогда не было. Поэтому в книге интервью опубликовано без подписи. Газета с интервью у меня хранится. Это внутренняя полоса, то есть там целая страница. Была такая забавная рубрика – „Карусель“. Когда я хотела написать главу про Цоя в своей книге (2000 год), тогда и выяснилось, что фото пропало. Книга вышла („Плаха для стрекозы, или С нескрываемым обожанием“), но из-за той злополучной фотографии про Цоя в ней ничего нет. Аналогичная история в редакции произошла с Окуджавой. То есть с фото. Но мне было чем заменить. Если соберусь с духом и закончу вторую книгу, обязательно напишу там и про Цоя…»[135]