— Уверена, есть веская причина, почему нельзя было поговорить в Центральном парке.

— Она перед вами. — Паррс кивнул в мою сторону.

Не глядя на меня, Стромер едва заметно кивнула в качестве приветствия.

— Доброе утро, Эйдан. Неприятности вас просто преследуют…

— С ножом в кармане, — заметил Паррс, опередив меня с ответом. — Только вчера на детектива-сержанта Уэйтса поступили три жалобы. — Он посмотрел на меня. — От Слоуна, Полубокса и детектива-инспектора Джеймса. Всегда знал, что у тебя есть скрытые таланты…

— А я всегда надеялась, что нет. — Стромер глянула на ширму у койки и сменила тему: — Как детектив-инспектор Сатклифф?

— Слон, которого не заметили? — спросил Паррс. — Вносит свой обычный вклад в дело.

Стромер не смогла оставить эти слова без ответа, но ограничилась кратким комментарием:

— Тогда и я внесу свой. — Она открыла кожаный портфель и достала из него какие-то бумаги. — Вы все знаете, как умер Мартин Вик. Когда человек погибает при пожаре, остается надеяться, что он задохнулся раньше, чем до него добрался огонь. Однако, боюсь, не в этом случае.

— Уэйтс находился рядом в это время, — сказал Паррс.

— Да, разумеется. И что еще интереснее, при осмотре тела мы обнаружили зажатую в кулаке записку. — Она протянула нам фотокопии.

Я вспомнил, как умирающий Вик стучал меня кулаком в грудь.

Пытался что-то сказать.

Бумажку опалило, почерк был неразборчивым.

— Полагаю, ему было свойственно писать подобные послания?

— Голос щадил, — пояснил я. — Вот только почерк слишком мелкий…

— Да уж. Мы сильно увеличили текст, но это почти не помогло. Там написано «стренжвейз», если вам это что-нибудь говорит.

— «Стренджуэйз», — сказал я, всматриваясь в фотокопию.

Взгляд красных глаз Паррса остановился на мне.

— Перед самой смертью он разговаривал с детективом-инспектором Сатклиффом…

— И этот разговор, по всей видимости, очень встревожил Сатти, — сказал я.

— Люди Джеймса изъяли тюремную переписку Вика?

Я посмотрел на Наоми.

— Не думаю, сэр, — ответила она.

— Тогда быстрее туда, сейчас же.

Я направился к двери, радуясь, что Паррс не успел почуять недосказанность своим шестым чувством, и уже взялся за ручку.

— Эйдан.

— Сэр?

— Во вчерашней суматохе ты забыл сделать кое-что, о чем я тебя просил…

Я не обернулся. Ведь я уже выходил из палаты.

— Я неоднократно просил тебя рассмотреть вероятность, что объектом покушения был ты. И правильно мне кажется, что констебль Блэк роет информацию о том, что можно назвать кампанией против тебя?

— Сэр.

— Я уже трижды намекнул, так что, может, наконец, назовешь вещи своими именами?

— Зейн Карвер, — сказал я.

— Именно. Поговори с ним, сегодня. Если мне придется просить снова, возникнут серьезные подозрения, что ты сам замешан в деле.

— Вам не придется больше просить.

— Как же, как же. Не спускайте с него глаз, констебль Блэк. Там, где Эйдан, велика вероятность провала.

Я молча открыл дверь и шагнул в коридор, не видя ничего из-за огненных сполохов. В одном я был уверен: я никогда по доброй воле снова не заговорю с Зейном Карвером. К тому же, если пришла детализация звонков и Луизу Янковски уже арестовывают, я все равно к концу дня буду в наручниках.

Манчестерская королевская тюрьма была жутким местом с дурной славой. На мой слух, название звучало странно, будто это чуть ли не летняя резиденция королевы. Так тюрьму «Стренджуэйз» спешно переименовали в начале девяностых, когда двадцатипятидневный бунт заключенных привел к многомиллионному ущербу и двум смертям — полицейского и заключенного. Протесты привлекли внимание к условиям содержания в тюрьме, и начальство было вынуждено взяться за работы по кардинальной модернизации комплекса ветхих викторианских зданий.

Однако ребрендинг не увенчался успехом, тюрьму продолжали по старинке называть «Стренджуэйз».

Хаттон, начальник тюрьмы, встретил нас на контрольно-пропускном пункте. Кивнул, когда мы представились, затем представился сам и повел нас по коридору, оставляя за собой шлейф застарелого пота. Такого скупого приветствия я обычно удостаивался, если суперинтендант заранее предупреждал кого-то о моем приходе.

— Не могу сказать, что мы огорчены тем, что он ушел из жизни.

— Пока еще никто не огорчился, — сказал я, нагоняя его. — Но дело не в этом.

Хаттон промолчал.

— Мы знаем, что заключенные плохо относились к Мартину Вику, — сказала Наоми.

— Мягко говоря. Удивительно, что он выбрался отсюда живым.

— Если это можно так назвать…

— Именно. Сколько горя все бы избежали, окочурься он лет десять назад.

— О каком горе мы говорим? — спросила Наоми.

Мы продолжали идти, сворачивая все в новые и новые коридоры. Я уже опасался, что весь разговор нам придется любоваться жировыми валиками на затылке начальника. Воротник рубашки удавкой впился ему в шею. Наверное, он застегнул верхнюю пуговицу только из-за нас.

Хаттон хмыкнул и махнул рукой:

— Простая статистика. Вы отправляете их к нам быстрее, чем мы можем… — Он остановился, вставил ключ в дверь и отпер ее. — Быстрее, чем мы…

— Находите их повесившимися в камере? — спросил я.

Быстрейший способ вывести из себя копа или надзирателя — обращаться с ним без должного, по его мнению, уважения.

Давненько я никого не выводил из себя.

Хаттон вошел в кабинет и оглянулся:

— Вы правда один из лучших сотрудников суперинтенданта? Чем могу быть полезен, сержант?

— Нам нужна корреспонденция Вика.

— Но раз уж мы вас застали, то будем признательны за информацию о его пребывании здесь, — добавила Наоми, первой входя в кабинет.

— Могу уделить вам пять минут.

Телосложением Хаттон походил на двуспальную кровать, а на лице его навечно застыла недовольная гримаса. В кабинете так воняло немытым телом, что он не мог этого не замечать. Или же запах был средством самозащиты. Вряд ли находилось много желающих зайти сюда поболтать. Хаттон распорядился, где нам встать или сесть, а сам втиснулся за письменный стол и наблюдал за тем, как мы выполняем указания. Он явно привык к тому, чтобы ему подчинялись, и напомнил мне деспотичного правителя какого-нибудь крошечного государства-изгоя.

— Спасибо, — сказала Наоми. — Трудно составить полный портрет Вика…