– Не может быть… Невероятно… Кто к нам вернулся… Глазам своим не верю… Это сколько же тебе лет, милый ты наш?..

– Скоро восемнадцать… – недоуменно произнес отряг. – А что? И почему это вы решили, что я…

– Послушай, дорогой, тебе еще восемнадцати нет, а ты уже как большой лезешь не в своё дело! Я что, с тобой разговариваю? – директор сердито скрестил руки на груди и выпятил нижнюю губу. – Я у него спрашиваю!

И нежно протянул ладони к их транспортному средству, будто любящий родитель к блудному сыну, передумавшему блудить.

– Сколько тебе лет, дорогой мой? Отвечай, не робей, не обращай на них внимания, сами не знают, чего им надо, понаехали тут… Ну, маленький, скажи?..

– Мне семьсот семьдесят восемь, – гордо произнес ковер, и старший маг закачал роскошной, как само сулейманское звездное небо, чалмой, словно не мог отыскать больше слов, чтобы выразить охватившее его восхищение.

– Вах! Семьсот семьдесят восемь!.. Первый раз на моей памяти встречается такой почтенный экземпляр, а ведь мне через неделю будет триста!

– И мне – тоже! – вставил завхоз.

Не предоставляя гостям шанса выяснить, к чему относилось «тоже» его податливой тени, директор без запинки продолжил:

– Семьсот семьдесят восемь лет, подумать только!.. Как тебя зовут, дорогой? Не стесняйся, поведай старому Шихабуддину-аге…

– Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, – тщательно и гордо выговорил ковер каждое из своих имен.

– И кто из наших прославленных маготкачей древности имел удовольствие быть твоим отцом, Саид, голубчик? Ты меня понимаешь? Скажи нам.

Ковер, привыкший к последнему из своих имен как к единственному, смешался на пару секунд, едва не сообщив директору, что вовсе он не Саид, но вспомнил, что, вообще-то, в училище всегда было принято называть ковры по их первому имени, и смущенно переплел кисти.

– Премудрый Маариф ибн Садык, – наконец, с благоговением выговорил он.

– А-а-а, наслышан про такого, наслышан… – слегка улыбнувшись, директор закивал увенчанной звездной чалмой головой. – Мой дед рассказывал, что он был изрядный сумасброд… Дать столько имен простому ковру!.. Отбросив вековой обычай, как дырявый халат!..

– Кроме старого чудака Маарифа, такое в голову никому бы не пришло, клянусь Сулейманом… – услужливо поддакнул за его плечом Афдал ибн Вали.

– Он был самым лучшим маготкачом в истории нашего училища! – недовольный легкомысленным эпитетом, высказанным в адрес своего родителя, Масдай воинственно взъерошил ворс. – Ремесленником, до которого некоторым здесь присутствующим еще триста лет расти – и не вырасти!

– Что?.. – недоуменно заморгали и уставились на ковер главный маг училища и его хозяйственный помощник. – Что… ты сказал? Это ты сказал?

И вдруг директор с хищным прищуром бультерьера, пытающегося угадать, кто у него под ухом только что взорвал петарду, вперился в визитеров.

– Кто из вас это сказал?

– Это я сказал! – вызывающе прошуршал Масдай. – Потому что я так считаю. А еще, я полагаю, что достойнейший Афдал ибн Вали поднял бы свой авторитет на недосягаемую высоту, если бы перестал слушать всякие досужие россказни об уважаемых людях прошлого, и судил бы о них по их делам!

Спесивые до сих пор физиономии начальственных чародеев сейчас напоминали лица хирургов, узревших скелет печени.

– Саид?.. Саид?.. Саид?..

– Ты… так… говоришь?..

– Так?.. говоришь?..

– Да, я так говорю! – еще более сердито прошелестел ковер. – Почему бы мне так не говорить? Ведь мне знать лучше, каким он был, потому что он – мой отец!

– Д-да-да, к-конечно-конечно!.. Н-никому и в голову н-не приходит… это оп-провергать! – поспешил успокоить Масдая Шихабуддин ибн Шариф, хотя, судя по его виду, сам нуждался в успокоении, а, лучше, в стакане лукоморской водки, больше всех тут присутствующих вместе взятых. – Он был… не просто самым лучшим… Он был великим! И теперь в этом можно с достоверностью убедиться собственными глазами!

– Он жив?! – позабыл дуться на директора и радостно встрепенулся Масдай.

– О, нет, милый Саид, он умер… вернее, пропал, говорят… более семисот лет назад. Может, даже вскоре после того, как продали тебя, если посчитать…

– Пропал?..

Почти физически ощутимое разочарование и дрожащая горечь в голосе ковра заставила сжаться сердце не только директора, но и друзей Масдая.

– Да, Саид. Пропал, – расстроенно развел руками директор. – Вышел прогуляться в пустыню, рассказывали старые преподаватели… и был застигнут там бурей.

– Больше его никто не видел, – довершил нехитрое повествование завхоз и поучительно закончил, обведя глазами приумолкшую толпу учеников. – Довели его чудачества…

Кисти Масдая горестно обвисли, и всем друзьям его и пассажирам стало ясно, что что бы раньше ни говорил ковер про короткий век человека и длинный – ковра, но увидеть старого маготкача он – хоть и в самой глубине души своей – до сей минуты надеялся всё равно.

– А отчего вы тогда сказали, что в его величии можно теперь убедиться самим? – почтительно присоединился к беседе старших Иванушка, понимая, что опечаленный окончательной потерей Масдай сейчас вряд ли сможет продолжать разговор, по крайней мере, некоторое время.

– А разве, глядя на вашего Саида, это непонятно? – директор покровительственно усмехнулся в бороду. – Ведь величие отцов – в их детях, а слава мастеров – в их творениях. Насколько нам известно… а то, что нам неизвестно про летающие говорящие ковры, может уместиться на чечевичном зернышке – интеллект его редко превосходит разум трехлетнего ребенка. Самые способные из них – очень нечасто – могут сравняться с пятилетним. Но слышали ли вы когда-либо про летающий ковер более разумный, чем Саид, даже в сказках?

– А разве такое возможно? – удивленно спросил Селим.

– Наш Масдай – сам сказка, – с обожанием погладила Серафима старого друга по пыльному боку.

– Откровенно говоря, я нечасто слышу и про людей более разумных, чем он, – Кириан отчего-то покосился на Агафона.

– Ну вот вы и ответили на свой вопрос, – развел руками Шихабуддин ибн Шариф. – А теперь давайте…

Если путешественники ожидали приглашения к ужину или хотя бы на аудиенцию, то они жестоко ошиблись.

– …развернем нашего почтенного Саида и поглядим, в каком состоянии вы его содержите.

Тон, которым были произнесены последние слова, заставил содрогнуться в душе даже Сеньку и Олафа.

Рука Селима лихорадочно метнулась стряхивать пыль с коврового бока.

Эссельте ринулась распутывать задние кисти.

Абуджалиль – выкапывать из памяти всё, что касалось поддержания летающих ковров в рабочем порядке.