Вновь загремели петарды, разбрасывая во все стороны комья земли и мелкие камни. Гравий с веселым стуком посыпался на железные каски вражеской солдатни. Получив камнем в лоб, упал как убитый щеголь в черной форме и красивой фуражке.

– А это кто? – полюбопытствовал Рыбкин.

– А это, внучек, штандартенфюрер СС, по-нашему – полковник! – важно покивал дедушка Скориков.

– Эх, «Мосфильм», «Мосфильм»! – с укором вздохнул главный костюмер. – Все-таки подсунули липу!

– Где липы? Я вижу только сосны, дубы и орешник, – дотошный Рыбкин внимательно присмотрелся к растительному фону представления.

– Липа – это черный эсэсовский мундир, – с досадой объяснил спец. – Долгие годы нашего отечественного телезрителя приучали к эсэсовцам в черных мундирах, игнорируя куда более распространенную серо-зеленую служебную форму. Ну кто бы в здравом уме и твердой памяти полез на передовую в приметном черном?!

Действительно, эсэсовский щеголь уже лежал без памяти, подтверждая здравую мысль о неуместности модных веяний на передовой и выделяясь на рыжем фоне окопной глины, как муха на тыкве. Самоотверженная девушка в грязном белом, пригибаясь, выскочила из кустов, схватила раненого артиста за воротник и уволокла в орешник.

– Технику безопасности, конечно, не вполне выдержали, – мягко укорил генералиссимуса Голипольского культурный департаментский представитель. – Но что медицинский персонал наготове, это хорошо!

– Ну как тебе, внучек? А? Героическое полотно! – подпрыгивая на скамье, по-детски радовался дедушка Скориков. – И ведь все это не выдумка, а чистая историческая правда! И я как сейчас помню: поднимаемся мы с рядовым Кокорейкиным с пустых снарядных ящиков…

– Ну, что там? – нервно покачивая ногой в щегольском ботинке, в десятый раз спросил Егор Ильич своего референта.

– Старый хрен! – сквозь зубы прошептал Сеня Васильчук, старательно удерживая на лице широкую, как Масленица, улыбку.

Депутат Колчин, засевший на диване в ВИП-зале, как гвоздь в подошве, сбивал жесткий график приема и отправки высоких гостей.

– Как зовут этого старого хрена? – злобным шепотом спросил Сеня Колю из протокола.

– Егор Ильич, – тихо ответил тот, посмотрев в бумажку, где «старый хрен» фигурировал как депутат Государственной думы Российской Федерации Е.И. Колчин.

– Уважаемый Егор Ильич! – разведя руки ладонями вверх, широко улыбающийся Сеня плавно поплыл к дивану с застрявшим на нем депутатом. – Ваш билет уже оформлен, добро пожаловать на посадочку!

– Ничего! – продолжая невнятный разговор с шефом, Алекс тоже развел руками и образовал гармоничную пару с Сеней.

Казалось, в следующий момент они синхронно сделают «топ, топ, каблучок» и начнут выкамаривать задорную плясовую.

– Ты звонил? – игнорируя танцора Сеню, спросил Егор Ильич танцора Алекса.

– Он не берет.

– Так, – произнес Егор Ильич отрывисто и громко – словно забил гвоздь в подошву.

Одновременно он поднялся с кожаного дивана.

– Ну, слава богу! – прошептал Сеня, добавляя в улыбку неподдельной радости.

– Я лечу, ты остаешься! – сказал Колчин, проходя мимо застывшего, как статуя «Пляшущий мальчик», референта. – Разбирайся!

– Приятного вам полета, уважаемый Егор Ильич! – любезно напутствовал убывающего депутата Сеня Васильчук.

– Старый хрен, – сквозь зубы прошептал Алекс.

Его реплика не была выражением каких-то особых отрицательных эмоций – так, простая констатация факта. Старый склеротический хрен Егор Ильич велел своему умному референту задержаться и окончательно разобраться с делом, которое уже оставило депутата без глупого телохранителя.

Это вполне отвечало желаниям самого Алекса.

– Очнись, гад! Смотри на меня! Не смей отключаться!

Я замахнулась, чтобы влепить вражьей морде звонкую оплеуху, но парень в клетчатой куртке перехватил мою руку и мягко сказал:

– Он уже отключился, и основательно. По-моему, тут нужны более профессиональные действия. Я видел на проселке машину «Скорой помощи». По-моему, она дежурит тут как раз на такой случай.

– Так что же вы стоите? Зовите своих профессионалов! – раздраженно вскричала я.

И когда мой добровольный соратник унесся в кусты, все-таки отвесила обморочному эсэсовцу хлесткую пощечину. Это не привело в чувство его, но помогло выразить свои чувства мне. О, как я была зла! Даже не удержалась и потыкала в черный мундирный бок пистолетом, который выпал из разжавшейся руки эсэсовца. Он на это никак не отреагировал, и я спрятала оружие в поместительный карман своих спортивных штанов. Я не изучала военное дело, но разоружить врага казалось правильным ходом.

В землянке, которую добрый малый в клетчатой куртке под моим чутким руководством и при моей же моральной поддержке развалил самым милым образом – так, что ни одна деревяшка не упала внутрь, – Раисы не оказалось. Засевших там парней в немецкой форме наша диверсионная акция не сильно удивила. Только один «фриц» негромко ругнулся по-русски, помянув недобрым словом какого-то генералиссимуса Голипольского, не удосужившегося уведомить штатный состав об участии в реконструкции народного сопротивления. Мне все сказанное показалось полным бредом: из школьного курса истории я твердо помнила, что генералиссимус имелся только в Советской армии, фамилию он носил совсем другую и немецкими пехотинцами не командовал. Под народным сопротивлением, по-видимому, подразумевался мой новый приятель в клетчатом – я не забыла, что при нашей случайной встрече в орешнике он отрекомендовался белорусским партизаном. Но об участии этого боевого беловежского товарища в какой-то реконструкции говорить не приходилось – он же ломал, а не строил!

Множество новых, интересных, но явно лишних вопросов закопошилось в моей голове. Я их оттуда безжалостно вышвырнула и сосредоточилась на том, чтобы выполнить боевую задачу номер два: взять в плен офицера СС. Третьей задачей, плавно вытекающей из второй, было перемещение военнопленного с театра шумных военных действий в тихую лесную глушь с последующей организацией классического допроса с пристрастием. Уж я бы расколола этого гада! Он бы как миленький рассказал все, что знал о таинственном исчезновении Раисы!

Увы, мне катастрофически не повезло. Хотя и не так катастрофически, как самому эсэсовцу, которого крепко контузило шальным булыжником. Шишка, вздувшаяся на его высоком арийском лбу, была похожа на скороспелую сливу – перезревшую, лопнувшую и сочащуюся красным.

– М-да, это явно не тот случай, когда раны мужчину украшают! – язвительно заметила Тяпа, разглядывая гигантскую шишку.

Брутальное головное украшение выглядело жутко, но оно не помешало мне опознать в павшем эсэсовце одного своего знакомого. До сих пор этого форменного негодяя я видела, главным образом, со спины. Теперь, когда он потерял фуражку, затенявшую лицо, я увидела, что это тот самый симпатяга, который приводил меня в чувство на лестнице отеля.