«Сейчас прозвучит азан и тебе станет легче», — сказал невидимый голос четко на правое ухо. Я шел, покачиваясь, ещё какое то время и заиграл азан. Никогда бы не подумал, что мне, человеку другой веры, полегчает, когда я его услышу. Но мне стало легче. Приближался рассвет, тьма должна была отступить. Но ей хотелось откусить от меня кусок побольше и поэтому я начал спотыкаться. Я спотыкался о булыжники так, что мои ноги, которые к тому моменту я почти перестал чувствовать, отзывались такой страшной болью, что я кричал. Я, взрослый, здоровый, сильный мужик, кричал. Я не знаю, прав я был, или нет, но этой ночью я выпивал свою чашу горечи и страданий. Судьба щедро наливала мне её, и я хлебал эту горечь без ропота и возражения, до конца. Я шел и вспоминал все грехи, исповеданные и не исповеданные, я шел и понимал, что это все — возмездие за содеянное в этой жизни. Я шел и понимал, что, видимо, моя судьба — заплатить за все кровью. Я, честно говоря, готовился к смерти, и, когда рассвело, я не поверил своим глазам. Рассвет пришел неожиданно. Я шел без остановки вот уже 19 часов. Ни одному человеку невозможно бы было это выдержать, ни одному это было бы не под силу. Оставить здоровье, как минимум и жизнь, как максимум в этом древнем городе не входило в мои планы.

Все, чего я хотел — спасти Землю от зла. Мне не хотелось ставить никакие рекорды, гордыня моя спала спокойно. Мне хотелось просто вынести это все, выдержать, и перед смертью хотя бы понять, что все это было не зря, что моя жертва нужна Богу. Вот и все, что мне нужно было: понять, что я сделал угодное Богу, что мы победили зло целиком и полностью. Мне хотелось понимать, что все не зря. Я шел и чувствовал, как рассекал зло. Воздух свистел по обеим сторонам моих щек, но не оттого, что я шел быстро: я плелся еле-еле, каждый шаг грозил мне тем, что я упаду на булыжную дорогу этого вечного города, и уже не смогу встать. Воздух слышался потому, что я стремительно разделял зло по обеим сторонам моего лица, я был белым кораблем, рассекающим волны зла этого города. Мне казалось, что энергетическая светлая нить, которая тянется за мной, рассекает город на несколько частей.

Движения мои были хаотичны. В какой-то момент я понял, что хожу кругами. Один и тот же дом, серо-розовый, с осыпавшейся от времени штукатуркой, как в страшном сне выплывал из тумана, и я понимал, что я сделал очередной круг. Огромный, беспощадный круг. Я не пытался даже вычислить, сколько километров я прошел, я не смотрел на часы, я не пытался даже близко подойти к такси и вызвать машину до отеля. Я проходил мимо останавливающихся из наживы или от сердобольности машин. Я хотел послужить Богу. Я хотел принести ему жертву. Даже если она ему была не нужна. Наверное, я не был самым лучшим воином Христовым, я не был святым. Но я искренне хотел помочь. Почему-то вспомнил, что в Израиле проходили научные изыскания по созданию коровы красного цвета. Её даже вывели. Мне показалось это милым. Иудейские фундаменталисты уверены, теперь они смогут восстановить Третий Иерусалимский Храм на Храмовой горе. Каждый по-своему пытался спасти мир. Каждый человек пытается приблизить Второе Пришествие настолько, насколько он может. Натерпевшись зла, нахлебавшись жестокости и несправедливости этого мира, каждый второй из нас, воздевая руки к небу, кричит: «Доколе?!», а самые преданные шепчут: «Ну, когда же Ты придешь». Я готовился умереть. Я отдал все, что у меня было. Больше у меня не было ничего, чтобы отдать Богу. Я много чего не умел, еще больше не знал, не обладал особыми талантами или выдающейся Силой, я не был свят, я не был достаточно добр, но я любил Его и хотел сделать все возможное, чтобы послужить Ему. Я мысленно простился со всеми близкими, с мамой, с папой, с сестренкой (как же мне их сейчас не хватало!), со всеми, кого любил, простил всех, кого ненавидел, попросил Бога простить меня. Путь мой был предрешен, мне казалось, что тело мое перестало существовать, боль вышла за рамки разума. Я перестал ее воспринимать. Тело мое настолько болело, что я перестал его чувствовать. Еще пара минут назад кровь моя пульсировала так, что я чувствовал ее удары в мозгу. Они звучали набатом, от каждого из них я сотрясался весь, полностью. Сердце болело несколько раз так, что я думал, что умру от сердечного приступа прямо здесь, на булыжной мостовой Стамбула, где умирали и продолжают умирать бедные работяги, тянущие свои вечные тяжеленные тюки, размером больше, чем они вместе взятые.

Но я не умер. Мечети стали петь все громче и громче, все чаще и чаще, и мне становилось капельку легче с каждым новым призывом к молитве, хотя я был православным. Тонкие лучи света рассекали тьму. Я шел и шел. Губы мои иссохли и покрылись корочками. Несколько раз я делал движение к уличным фонтанам, но голос внутри запрещал мне пить. Я вышел за пределы жажды. Я вышел за пределы боли. Я продолжал свой путь. Иглы впивались в мои ступни, как будто этой ночью было недостаточно боли. Каждый раз я думал, что вот-вот упаду. Еще шаг. И еще один. И еще. Еще за папу. Еще за маму. Еще за Бога. Еще капельку, и мое лицо упадет прямо в эти острые камни, и я останусь тут истекать кровью, пока добрые люди не найдут и не похоронят меня. Чем можно испугать православного человека? Ну не смертью же, правда? «Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?» (1 Коринф 15:55) (с) Что, не в первый же раз умираем во славу Божью, не в первый. Так чего же нам бояться? Чего нам бояться, если все, чего мы хотим — оказаться там, на небесах. Ключевой момент — когда Он захочет, чтобы мы там оказались. Никаких фальстартов. Самоубийц ждет ад. А нам надо потерпеть, надо подождать, пока приберет. Я не заслужил смерть этой ночью. Смерть, как ни странно, обошла меня стороной.

Был полдень, когда я обнаружил себя на ипподроме, глядящий на египетский обелиск, полностью обессиленный. Я принес свое тело сюда. Все, что у меня было — это мое едва живое тело, измученное настолько, что оно было ничем не лучше тряпки на ветру,