без перерыва. Возможно, другие уже бы откинули коньки от усталости и боли на этом пути, но я верил в Бога и я верил, что ему нужно мое мучение, потому что я должен был появиться в месте битвы в нужный момент и мое тело, как сосуд для переноса энергии, было необходимо нашим. Я шел и шел, не останавливаясь. Мимо меня проезжали, бибикая, такси. Видимо, хотели спасти мое тело. Я же очень хотел спасти мою душу. Я знал, что бродить по ночам по окружной дороге было небезопасно. Но что делать, что — то гнало меня сюда и я шел. Шел, как барашек на заклание. Я натер себе мозоль в правом кроссовке так, что в какой-то момент понял, что там хлюпает не пот, а кровь. Шагать этой ногой было совсем больно, но не больнее, чем до этого, потому что я вышел за пределы боли. Никогда, никогда, никогда, ни во время стояния в долгих очередях, ни когда стоишь в метро после долгого рабочего дня на ногах, ни когда я в студенчестве подрабатывал в фастфуде, где я стоял за 12ти часовую смену (фашистами- узурпаторами, нашим начальством было запрещено присаживаться), ни во время каких-то длинных марафонов и пробежек, мои ноги не болели так. Каждый острый камень мостовой отпечатывался болью во всем моем теле, через тонкую подошву моих кроссовок я чувствовал каждую выбоину, каждый камень на моем пути. Это было не то, что больно. Это было невыносимо. В какой то момент, я, обезумев, снял ремень из моих джинс, и вытянув перед собой, издал еще раз протяжный рык. Это не было рыдание, это не был крик, это был рев отчаяния. Рев погибающего льва. Я кричал сквозь зубы, потому что я понимал, что если разожму их — я просто упаду. Я понимал, что, скорее всего, не переживу эту ночь, но если это требовалось Богу, я был готов пойти на это. Возможно, это была расплата за все мои предыдущие грехи, и я был достоин всего того ужаса, что происходил со мной этой ночью. Если моему Богу нужны были мои ноги — Ок, я готов был отдать Ему. Какой-то измученный голос прошипел в этот момент в мое правое ухо: «Да не нужны Ему твои ноги, идиот!» Но я не предал значения этому, решив, что мой мозг начал отрубаться и играет со мной в свои последние игры. Это как когда серьезно тонешь, ты видишь мультики, потому что твой мозг говорит тебе: «Пока» и в последние моменты твоей жизни все равно старается облегчить твои страдания. По крайней мере, я убедил себя в том. Я шел и терпел адскую боль, потому что голос запрещал мне присесть даже на секунду. Голос запрещал мне упасть, голос запрещал мне умереть, хотя этого я хотел больше всего. Каждую секунду я вспоминал Серафима Саровского, на которого напали разбойники, и так поколотили его, искалечив позвоночник, что он навсегда остался согнутым и претерпевал сильные боли в спине всю жизнь. Когда их нашли и судили, он отказался выступать в обвинении против них, так кроток и смирен он был. Серафим Саровский был святым и совершенно точно не заслужил свалившейся на него беды. Я же был грешен и совершенно точно заслуживал страданий, обрушившихся на меня сегодня ночью. «Вот и выпала честь пострадать за Бога, вот и славно. Пожалуй, где-нибудь здесь я и умру сегодня ночью», — каждая из этих мыслей крутилась вокруг меня, обвивала мою ватную голову змеей. Не было сил сопротивляться. Я брел по улицам Стамбула, как пьяный, сутулясь и кашляя на каждый шаг. Видимо, я простыл от свежего ветра с Босфора. Хуже всего давались бесконечные лестницы. Каждый раз, когда голос понуждал меня взбираться по ней, мне хотелось рыдать. Я, здоровый молодой мужик, почти рыдал, когда делал первый шаг, чтобы взобраться туда. Я стонал, я вис на перилах, не мог поднять свой вес. Я разговаривал с собой, как с маленьким: «Давай, еще одну ступеньку, за папу, за маму, за всех святых, за Бога». И я делал этот шаг, я делал его. Нигде, в самом страшном своем сне, не мог я представить, что я попаду в такой переплет, что ночью, в тумане, буду бесконечно идти по Стамбульским улочкам. Эта ночь не хотела заканчиваться, продлевая мое мучение. Наверное, российская земля помогла бы мне, но Стамбулу было все равно на кровь, хлюпающую в моем правом кроссовке, на мои стоны, прорывающиеся сквозь мои стиснутые зубы. «Врешь, не возьмешь», — стучало кровью набатом в моей измученной голове. Голос говорил мне ускоряться. Голос требовал, чтобы я бежал. Голос говорил, чтобы я добежал «вооон до того дома, метров триста, мне это будет ничего не стоить, ведь я не хочу в ад». «Я не хочу в ад», — бормотал я про себя, соглашался со всем, что мне нашептывали на левое ухо, и ускорялся. Я бежал как пьяный, как будто ветер раскачивал меня из стороны в сторону, ноги мои заплетались, я почти падал. После каждой такой стометровки воздух вырывался из моей груди со свистом, и я понимал, что точно умру этой ночью. Стоило мне восстановиться хотя бы чуть-чуть, как тот же голос приказывал мне бежать снова. Так происходило несколько раз, временами я переставал чувствовать свои ноги. Когда я ускорялся, к каждой из моих ног было привязано по гире. После бега я закашливался, сгибался и шел еле-еле. Я понимал, что иногда я иду по кругу, потому что здания и дома я уже видел, они были абсолютно идентичны тому, что я видел до этого. Каждое такое узнавание дома, который я уже видел, приносило мне разве что не физическую боль. Я понимал, что заблудился, но я не знал, как прекратить мучение, ведь голос моего ангела властно повелевал идти вперед. Я перестал соображать вообще что-либо, и внутри меня и вокруг был туман. В какой-то момент жутко заболела спина. Как будто позвонки ссыпались мне в трусы: наверное, наш организм не рассчитан на то, что человек будет идти сутки без остановки. Любой, кто ценит своё здоровье, кто дорожит своим телом, знает это. Любой, кто не собирается искупить все зло в этом мире ценой своей жизни, знает это наверняка.

Каждую минуту я готовился упасть. Булыжная мостовая приближалась ко мне, как в дурном сне. Меня тошнило, голова моя кружилась. Я не встречал ни одного человека. Я посмотрел на часы: Было около половины пятого.