litbaza книги онлайнСовременная прозаЗдесь, под небом чужим - Дмитрий Долинин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 45 ... 65
Перейти на страницу:

Я вхожу, поздоровалась, никто даже не повернулся. Прошлась, смотрю – ни куска мыла. Чем же они стирают? Кто тут у вас артельщик, говорю. Разгибается от корыта одна, лет сорока, выше меня на голову, в плечах как цирковой борец.

– Ну, я. Чего надо-то?

– Как вас звать? – спрашиваю.

– Алевтина.

– А по отчеству?

– Обойдемся.

– Чем вы стираете, Алевтина? Что-то мыла у вас не ви ж у.

– Нам без надобности. Мы щелоком, сами его варим.

– Был же приказ – стирать мылом.

– Мы не приучены.

– А где мыло? Десять ящиков неделю назад из Нижнего прислали. Где мыло?!

– Тебе что? Давай клистиры свои ставь, а в наше дело не лезь!

И смотрю – выжимает, скручивает в жгут мокрую простыню, складывает вдвое, и она у нее в руке вроде дубинки. Следом и другие женщины скручивают кто что – рубахи, подштанники. И девочка лет десяти среди них, и у нее в руке тоже тряпочная дубинка, наверное, из наволочки.

– Вы забыли, кто я? – говорю.

– А нам один хер, выметайся! – заявляет Алевтина и вздымает свое мокрое оружие.

Остальные бабы, вооруженные свернутыми тряпками, тоже подступают ко мне вражьей стаей.

– Ваши дети и мужья сейчас воюют, их тоже могут ранить и они будут лечиться в госпитале. Такие же, как вы, подсунут им плохо вымытые простыни и кальсоны, их раны загноятся, и они помрут не от ран, а от грязи. Хотите такого!?

Пожала я плечами, повернулась и пошла прочь. А следом донеслось нечто вроде злобного шипения:

– Царевна!

Такая вот вышла, как где-то у Чехова говорится, запендя. А докторский шофер Иван зовет такие моменты загогулиной. Пришлось учинить расследование. Ивана этого я послала на базар, и он там обнаружил нескольких человек, торговавших нашим мылом. Алевтину забрала полиция, всю ее артель прогнали, наняли новых женщин.

И вот, дорогой Дима, все больше убеждаюсь, что мы с тобой совершенно не знали странный народ, с которым живем. А вообще-то в нашей стране не один, а два народа. Маленький – мы. Образованные, чистые, сытые, говорим по-французски и английски, любим Пушкина, Гёте и прочих умников. Огромный другой народ, первобытный, дикий, злобный и глупый. Или не глупый, а лихой. Вот скажи мне, эта самая Алевтина думала, что воровство мыла просто так сойдет ей с рук? Или она не знала, кто я, и что грубость в мой адрес принесет ей неприятности? Знала прекрасно. И тем не менее! Лихость и глупость! Глупость и лихость».

Доктор Лобачев

1916, середина июня. Я полагаю, что наши жизни теперь соединились, хоть тайно, но прочно, а утверждать, что навсегда – не решаюсь, ибо различие общественного положения никуда не делось. Да и не рискованно ли думать о «навсегда» во времена всемирной мясорубки. Однажды, когда она была ночью у меня и мы сели обнаженными на топчане, чтобы глотнуть французского вина, бутылок десять которого привез по моей просьбе от князя Калёнова мой Ванька, левой рукой я гладил ее спину. Абрис моей раскрытой ладони с отставленным большим пальцем вдруг точно влип и повторил абрис ее левой лопатки снизу, образовав с выступающей лопаткой вроде бы единую плоскость, слившись в одно целое. Это как в замке: вырезы и выступы ключа должны совпасть с зеркалящими их выступами и впадинами внутри замка, и тогда он отомкнется. Я сказал ей об этом.

– Вы, доктор, поэт, – рассмеялась она и поцеловала меня в плечо.

– Мы должны повенчаться, – сказал я. – Мой развод готов, вчера пришли бумаги.

К тому времени я потерял голову совершенно и, наверное, на мгновение позабыл, что она – не простая женщина, а особа императорского рода, коей надлежит соединяться браком с равными себе по положению в обществе.

– Зачем вам церковный обряд, Антон Степанович, вы же не веруете, как всякий врач, – сказала она. – Вам дарвинскую эволюцию подавай.

– Это не так. Дарвин Дарвином. Но кто же эту его эволюцию затеял?

– Кто?

– Господь Бог, конечно. Или тот, кого мы по невежеству так называем, – умничал я. – Может, это не одно существо, а целый сонм существ, которые по своему уму и знанию выше нас. Какое-то иное, высшее человечество. Они экспериментаторы. Вы можете поверить, что обезьяна постепенно превратилась в человека? Я вот, медик, материалист, не могу. Господь запустил на землю обезьяну, посмотрел, что из этого вышло. Не удовлетворился. Усложнил механизм, запустил, получился человек. А какое Им создано разнообразие самых разных существ! Явлений! Красота и уродство! Наконец, симметрия, как у бабочки! Это все разные Божьи пробы. Тут сознательная воля присутствует!

– А мы, по-вашему, подопытные машинки?

– Вроде того.

– А Иисус?

– Это было так. Господь увидел, что человечество плохо себя ведет. Грешит: убивает, ворует, угнетает ближнего своего.

Тут я чуть не добавил: прелюбодействует. Но вовремя спохватился, ибо как назвать то, чем мы сейчас с ней занимаемся? Я не мог осудить это прелестное занятие, которое при моей нелюбви к философии вдруг возбудило во мне философическое настроение. И зачем осуждать? Если все на свете Божье творение, то и наша способность любить душой и телом заложена в нас Им.

– То есть что-то получилось не так, как Ему хотелось. Он послал к нам Иисуса, – продолжал я, – чтобы на примере его жертвы показать, как должно людям себя вести. Но жертва оказалась напрасной. Люди ничему не научились. Теперешняя ужасная война тому подтверждение.

Тут она потерлась носом о мое плечо, и расставленные пальцы моей руки сами собой поехали вверх, погрузились в ее волосы, она откинула голову, и ее тяжесть доверчиво нагрузила мою ладонь.

– Пожалуй, доктор, я могла бы выйти за вас замуж, – сказала она. – Но как быть с предрассудками?

– У вас есть предрассудки?

– Не у меня. У моей родни. Мне нужно обдумать, как их преодолеть.

1916, конец июня. Войска наши пошли вперед четвертого июня, седьмого уже заняли Луцк, а восемнадцатого – Черновцы. Полевые лазареты переполнились, задохнулись, и к нам потек поездами непрерывный поток тяжелораненых. Оперируем по пятнадцать часов в сутки. Жара. Полетел тополиный пух, залетает в операционную, липнет к мокрым ранам, приходится ловить и убирать пинцетом каждую пушинку. Окна завешаны марлей, но пух все равно как-то хитро пробивается, спасу нет.

На днях, когда я вышел на воздух, чтобы отдышаться после третьей с утра операции, меня ждал старый отставной солдат, посланец уездного воинского начальника. Надлежит мне явиться к его принципалу, ибо получена важная депеша, меня касающаяся. Нет времени, говорю, операция за операцией, так и передай, а что ж не принес депешу-то? Не могу знать, отвечает, небось секретная депеша. Ушел он ни с чем.

Через пару часов в коридоре громкие голоса, топот. Слышу, кто-то распахивает дверь операционной, оглянуться не могу, режу, ору: закройте дверь, суки! Дверь захлопывается, посылаю санитара узнать, что там происходит. Вернулся, сообщает: генерал прибыл, начальник воинский, желает вас видеть. Ну, пусть ждет, пока закончу операцию, иди, скажи ему.

1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 45 ... 65
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?