Страшный удар рассек переднюю седельную луку. Едва не задел то, что каждый мужик ценит больше всего. Затем полоснул по попоне и холке коня… Глубоко полоснул.

Слава Богу, несчастное животное с перебитой шеей пало не сию же секунду. Слава Богу, длинные шпоры не зацепились за сбрую. Он успел высвободить ногу из стремени, чуть приподнять и вытянуть ее, как показывал однажды юзбаши Бурангул. Нехитрый прием степняка, падающего с раненой лошади, сработал. Когда его конь, умирая, лупил копытами воздух, Бурцев откатился в сторону. Главное тут — не выпустить меч. Он не выпустил.

Вскочил под звон собственной кольчуги.

В покореженном, разрубленном, сбившемся набок шлеме уже ни хрена не видать. А еще кровь сочится прямо в глаза с оцарапанного лба… Шлем — на фиг! Сорванный с головы топхельм покатился в грязный плотный снег. Ох, и крутой, блин, у фон Берберга клинок! Мало того, что и щит, и шлем расколол с одного маха, так еще вон и клок кольчужного рукава вырвал преизрядный: левая рука ныла и кровоточила. Но вроде пока слушалась.

Бурцев стряхнул остатки щита, перехватил свой меч обеими руками. Полуторные, хорошо сбалансированные за счет округлого увесистого навершия на конце рукояти, рыцарские мечи — вещь удобная. Хочешь — бейся одной рукой, уповая на щит, а коли нет щита — хватайся за рукоять двумя.

Позолоченные шпоры на тяжелых сапогах (старые добрые омоновские берцы-то давно уж износились) царапали снег и землю, обрастали грязью. Быстро передвигаться в пешем бою с такими колодками на ногах — немыслимо. Значит, осталась одна надежда — на руки. Если его с ходу не затопчут конем, можно будет ударить хотя бы разок. А если очень повезет — добавить еще.

Топтать пешего соперника конем благородный Фридрих фон Берберг не собирался. По крайней мере, перед дамой сердца и почтеннейшей публикой. Вестфалец придержал разгоряченного скакуна, спешился. Тоже сбросил топхельм, оставшись в легкой стальной каске поверх кольчужного капюшона и войлочного подшлемника. Что ж, это уже не только благородно, но и разумно. В продолжительной пешей рубке лицом к лицу требуется больше обзора, чем в разовых конных сшибках.

А вот щит с руки немец не скинул. Рыцарская честь, видимо, тоже имеет свои пределы. Или просто таковы здесь представления о равных возможностях: у кого-то щит, а кто-то сжимает рукоять меча обеими руками, чтобы с удвоенной силой ударить по этому щиту. Все честно, все справедливо…

Бурцев ударил. И вновь вестфалец пошатнулся. И вновь клинок звонко скользнул по медвежьему гербу. Широкая полоса сошкарябанной краски — вот и весь результат!

Фон Берберг, гхакнув, тоже нанес удар. Только одной рукой. Но сильно. Но умело. Но хитро. Бурцев парировал. Попытался парировать… Лезвие вестфальского клинка звякнуло о его меч чуть выше крестообразной гарды. Дрогнули и сталь, и руки.

Бурцев чуть приподнял оружие, отводя клинок противника вверх и в сторону. Успел подивиться глубоченной зазубрине, оставленной вражеским мечом, а вот атаковать снова времени не хватило. Фон Берберг оказался проворнее. Разворот, выпад, финт… И еще… Вестфальский клинок со свистом рассек воздух и второй раз ударил в меч Бурцева. Точнехонько ударил — в то же самое место.

Клинок, подставленный под удар немца, не выдержал. Переломился. Жалобно тренькнул оборванной струной — и все. И нет больше меча. Над крестовиной эфеса торчал лишь стесанный обломок с пол-ладони длиной. Совершенно бесполезный… Таким не то что кольчуги не пропорешь — и бездоспешного противника не завалишь.

А клинок фон Берберга — вон он, совсем как новенький. Блестит себе на солнышке — ни щербиночки, ни царапинки. Дамасская сталь, небось, из Палестины привезенная. Или булат какой-нибудь хитромудрый…

— Ты ведь хотел насмерть, Вацлав?! Таков наш уговор?

Никчемное совершенно напоминание. Искривленные в глумливой насмешке губы, оскаленные зубы. Глаза — холодные, бесстрастные, беспощадные.

Свой меч-кладенец, для которого никакой доспех — не помеха, немец теперь ворочал медленно, словно желая растянуть удовольствие. Да, вот здесь благородство и великодушие Фридриха фон Берберга заканчивались. Бурцев был последним препятствием между ним и Аделаидой. Препятствием хлипким, расшатанным, но все еще стоящим на ногах. И препятствие это вестфалец намеревался свалить единым махом.

Вновь в голове Бурцева всплыло жуткое видение: рассеченный надвое тевтонский рыцарь неподалеку от прусского селения. Неужели и его ждет та же участь?!

— Нет!

Крик над затихшей толпой. И это ему не почудилось! Аделаидка! Она! Все-таки она закричала!

Крик рвался из самой души — искренний, надрывный, глубинный. И прорвался… Сквозь шляхетскую гордость и надменность, сквозь княжескую холодность и равнодушие, сквозь панское пренебрежение и высокомерие. Сквозь обиду, злость и ненависть капризной девчонки. Он, Василий Бурцев, несмотря ни на что, все еще небезразличен этой прекрасной вспыльчивой полячке. Да за такое, за этот вскрик он простит ей все! Уже простил.

— Нет, Фридрих, не смей!

Конечно, он ослушается, твой новый рыцарь, Аделаида. Может быть, в первый и последний раз, но посмеет. Сделает вид, что оглох. Чтобы впредь больше никогда уже не слышать от тебя таких криков.

— Не-е-ет!

Да, если было за что прощать, Бурцев простил жену. Но не фон Берберга. И покорно подставлять башку под немецкий чудо-клинок он не станет.

Вестфалец будто почуял перемену. Перестал паясничать, забыл о рисовке. Теперь он просто делал дело, с которым нужно поскорее закончить. Меч поднялся быстро и резко. Опускался — еще быстрее… Да вот только, друг Фридрих, такие крики над замершим турнирным ристалищем не проходят даром. Такие крики способны пробудить скрытую силу в ком угодно. Аделаида пробудила эту силу в нем.

Бурцев чуть присел, поднырнул под безжалостный клинок. Навыки бойца-рукопашника, давно и плотно засевшие в рефлексах, высвободились, рванулись наружу. Разом! Все!

Голова работала как мощный компьютер. Тело — еще быстрее — как десяток более мощных серверов, обретших способность двигаться. Из бесчисленного множества стоек, позиций и приемов тело само безошибочно выбирало наиболее подходящие, простые и эффективные. Отшлифованные до совершенства теорией. И практикой. Годами тренировок. В армии. В ОМОНе. В спортзале. На ринге. И в подворотнях тоже. И отточенные уже здесь, в прошлом.

Не стало вокруг ни ристалища, ни зрителей, ни тевтонских ландмейстеров, ни папского легата. Даже Аделаиды — и той не стало. Шел бой, от которого нельзя отвлекаться. Привычный бой с противником, вооруженным палкой… Подумаешь, меч! Безоружных рубят без всяких там фехтовальных вывертов. А в нехитром ударе сверху вниз меч — та же дубина. И значит…

Блок.

Скрежет одного кольчужного рукава о другой.

Перехват.

Фон Берберг понял и дернулся слишком поздно.