Ну, конечно, конечно, чем еще можно объяснить поражение непобедимого Вольфганга?! И все же непрошеную улыбку Бурцев с лица убрал. Зачем понапрасну раздражать человека?

— Это все чары, — горячился Вольфганг. — Без них вестфалец не имел бы ни малейшего шанса на победу!

Бурцев дипломатично промолчал. Фон Барнхельм глотнул еще вина, убежденно продолжил:

— Ибо… ибо меня вдохновляла Ядвига Кульмская — прекраснейшая из женщин.

— Ну, наверняка дама сердца фон Берберга тоже не уродина, — вставил Бурцев.

— Может быть, — голос рейнского рыцаря снизился до шепота. — Но знаешь, ведьмы и демоницы тоже порой обладают привлекательной внешностью. А мне сдается, краковская Агделайда и есть одна из них.

— Уверяю тебя, это не так, — вздохнул Бурцев. Хотя… Что-то демоническое в его жене, пожалуй, присутствует — уж очень полячка притягательна. Необъяснимо притягательна. Почему, елки-палки, потеряв ее, хочется волком выть на луну? Уж не околдовала ли его княжна, в самом деле? Раньше-то из-за девчонок Бурцев особо не страдал.

— Так или не так — это уже не важно, — язык Вольфганга начал заплетаться. Мысли, похоже, тоже. — Ты одолел фон Берберга, но завтра мне придется вызвать на поединок тебя.

Бурцев опешил. Этого ему еще не хватало.

— Но ты не бойся, друг Вацлав, — успокоил его рейнский рыцарь. — Я постараюсь тебя не убивать.

— Очень великодушно с твоей стороны, — Бурцев глянул на перевязанное плечо собеседника. Опасный противничек, ничего не скажешь! — Но сдается мне, ты совсем пьян, братишка.

— Нет еще. Я понимаю, что говорю. Посуди сам, благородный Вацлав. Я бился за честь дамы сердца и проиграл бой. Это великий позор, и искупить его возможно только новой победой. Фон Берберг, утверждавший, что какая-то там краковская Агделайда превосходит красотой и благочестием Ядвигу Кульмскую, повержен. А ведь ты наверняка победил вестфальца во славу своей дамы сердца. Я же никак не могу признать, что Ядвига уступает ей хоть в чем-то.

— И не нужно. По-моему, для любого мужчины самой красивой из женщин всегда будет лишь его избранница, а махать мечами, доказывая это другим, — бессмысленно.

— Погоди, я что-то запутался… — Молодой рыцарь удивленно хлопал глазами. — Так ты не провозглашал на ристалище, что твоя дама сердца — прекраснейшая из женщин?

— Подобными вещами я не занимаюсь.

— Хм… Странные у тебя понятия об отношениях благородного мужчины с благородной женщиной. Впрочем, я рад. Если то, что ты говоришь, правда, драться нам с тобой завтра ни к чему.

— Я тоже так думаю, — пожал плечами Бурцев.

— И все же, позволено ли мне будет узнать, кто является твоей дамой сердца?

— Аделаида. Агделайда Краковская.

— Как?! Та самая?!

— Да, та самая.

Вольфганг недоуменно мотнул головой:

— Тогда я вообще ничего не понимаю, Вацлав! Выходит, ты сражался с рыцарем, который и без того считает Агделайду красивейшей из женщин?

— Ну да.

— А зачем?

— Хм… Вообще-то, девушка, которую Фридрих фон Берберг выбрал в дамы сердца, — моя жена.

— Вот как? Дама сердца и жена в одном лице! Любопытно… Раньше я не верил, что такое бывает. Ну, а все-таки что же стало причиной вашего с фон Бербергом поединка?

— Я же тебе немецким языком объясняю: этот негодяй объявил дамой сердца мою законную супругу.

— Ну и что?

Изумление Вольфганга росло как на дрожжах. А Бурцеву все труднее было формулировать свои мысли. В голове уже вовсю гудел хмельной ветер. Коварное, блин, это рейнское. Вроде компот компотом, градуса не чувствуется, а не заметишь, как наклюкаешься. Ладно, перейдем на конкретику.

— Вот если я, к примеру, уведу твою Ядвигу, Вольфганг… Ты что же, будешь просто смотреть нам вслед и радоваться?

— Если ты покусишься на мою даму сердца вопреки ее воле, я без промедления встану на ее защиту, и горе тебе, тайный рыцарь Вацлав. Но коль уж она сама пойдет с тобой…

— Что тогда? — заинтересованно спросил Бурцев.

— Ничего. Разве имею я право препятствовать желаниям своей возлюбленной? Нет у меня такого права! Я распахну свое сердце для благородной печали и возвышающих истинного рыцаря страданий, но ни словом, ни взглядом не попрекну Ядвигу.

Нет, это уже даже не донкихотство! Мазохизм какой-то! Любовное самоедство, блин…

Бурцев был озадачен не на шутку. Долго думал, как бы этак поделикатнее сформулировать следующий вопрос. Так и не придумал. А хотелось бы определенности в подобных вещах… В конце концов он махнул рукой на приличия, спросил прямо в лоб:

— Но ведь если ты, Вольфганг, нам никак и ничем не воспрепятствуешь, то в итоге не ты, а я затащу красавицу Ядвигу в свою постель.

— Не смей так грубо выражаться о моей даме сердца, Вацлав!

Левая рука немца уже лихорадочно шарила в поисках меча.

— Молчу-молчу. Прости, дружище, и успокойся. Я просто имел в виду…

— Я понял, что ты имел в виду. Но воистину странно звучат твои слова. Каждый рыцарь знает: суть служения даме сердца заключается не в тайной надежде обладать ею, а в чистой и непорочной любви, чуждой плотским утехам. Прекрасная дама может быть женой другого. Она может иметь десяток любовников или два десятка детей, но ее образ по-прежнему будет вдохновлять истинного рыцаря на величайшие подвиги.

Бр-р-р! Не одна Аделаида, выходит, рехнулась тут на почве рыцарских романов.

— Да, кстати о подвигах!

Благородный Вольфганг фон Барнхельм встрепенулся. Еще раз звучно икнул. Срыгнул. Затем без стеснения пустил газы. Ох, не впрок пошло бедолаге хваленое рейнское. Нельзя же вливать в себя столько, да на голодный желудок! А потом еще и вести возвышенные речи о большой и чистой любви.

— А что подвиги?

— Ты ведь, Вацлав, до сих пор не рассказал, каким образом одержал славную победу над фон Бербергом. Ясь говорит, будто вы отказались от турнирного оружия мира. Выходит, ты бился с вестфальцем насмерть? И одолел его, несмотря на помощь демонов ада?! А как он принял смерть? От копья или меча? Конным или пешим? Достойно рыцаря или моля о пощаде?

— Вообще-то, насколько мне известно, фон Берберг выжил…

— О, как благородно с твоей стороны! Ну, рассказывай, рассказывай же!

Глаза Вольфганга горели. Рейнец устроился поудобнее на покрытой тряпками соломе, закутался в одеяло, прислонился спиной к высокому борту саней. Кажется, рыцарь приготовился слушать, как минимум, эпическую балладу о величайшем сражении всех времен и народов. Увы, Бурцеву порадовать собеседника было нечем. Он ответил просто и коротко: