– Уточните, пожалуйста.

– Исчезла в самом прямом смысле. На моих глазах. Растворилась в воздухе.

– Действительно, вашей команды нет. Ко мне поступают ваши биометрические данные, но данных Нойгарда, Гинзберга и Крамаренко я не вижу.

– И что это значит?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Ты не знаешь этого?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – повторила «Аврора».

Лазарев зажмурился и сжал зубы.

– Хорошо, скажи мне так: может ли человек взять и просто так исчезнуть, растворившись в воздухе?

– Нет, не может.

– Тогда почему они исчезли?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Ладно… – Лазарев снова провёл ладонью по лбу, убирая капли пота с бровей. – Что мне делать?

– Вы командир. Вы сами должны решать, что делать. Моя задача – содействовать вам в выполнении миссии. Согласно моему протоколу, пока жив хотя бы один член экипажа, миссия может быть и должна быть выполнена. Напоминаю вам, что миссия «Рассвета» сформулирована следующим образом: подтвердить либо опровергнуть данные о наличии биологической жизни на планете Проксима Центавра b, а также собрать всю возможную информацию о химическом составе грунта и атмосферы, погодных условиях, электромагнитном поле. И собрать образцы живой ткани, если таковая здесь имеется.

– Ты предлагаешь мне исследовать эту планету в одиночку?

– Во-первых, я не могу ничего предлагать, потому что я компьютер. Я могу только советовать. Если хотите – да, я советую вам продолжить выполнение миссии. Во-вторых, вы будете исследовать планету не в одиночку, а со мной.

Шикарно, подумал Лазарев.

– А что если я тоже… – он замялся, – исчезну?

– Тогда миссия не будет выполнена.

– Логично. «Аврора», чёрт… скажи мне, из-за чего человек может взять и исчезнуть? Просто так взять и исчезнуть?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Тупая тварь.

Он снова саданул кулаком по стене.

– Ваше счастье, что я не умею обижаться.

– Извини.

– Всё в порядке.

Он взглянул в иллюминатор. Буря, кажется, стихала, и на облаках уже не сияли разноцветные отблески.

«Думай, думай, думай. Просто думай о деле», – проносилось в его голове.

Нужно добраться до грузового модуля и оборудовать на его базе исследовательскую станцию. Так предписывал протокол миссии. Снять защиту от перегрева в верхних слоях атмосферы, вбить сваи, обустроить жилой отсек, подключить аппарат генерации кислорода, соорудить метеовышку. Эта работа рассчитана на три дня для четверых. Теперь он один. Значит, двенадцать дней. Или придётся работать очень быстро.

Впрочем, стоп, подумал он. Если Лазарев теперь один, то можно уменьшить жилой отсек. Это немного упростит задачу. Опять же, запасы еды и кислорода в посадочном модуле рассчитаны на работу четырёх космонавтов на протяжении недели. Значит, ему хватит надолго. В грузовом модуле тоже есть запасы еды, а на худой конец синтезатор питательной пасты из жиров, белков и углеводов – это как раз то, что им предполагалось есть, если миссия затянется дольше, чем планировалось.

Стоп. А вдруг они вернутся? Так же неожиданно, как и исчезли. Из воздуха.

Ничего, потеснятся. Нечего от работы отлынивать.

Он зачем-то улыбнулся – что ещё делать в такой ситуации, как не пытаться натужно шутить с самим собой?

Всё продумано. Да, случился форс-мажор (ничего себе форс-мажор, подумал он, вся команда исчезла), но работать дальше можно и нужно.

Идти до грузового модуля, судя по картам, около полутора часов. Запас кислорода в скафандре – на двадцать часов. Придётся приходить туда, работать, а потом возвращаться сюда – есть и спать.

Значит, шесть часов на отдых и сон, полтора часа на путь туда, пятнадцать часов на стройку исследовательской станции. Хорошо, четырнадцать. Один – на отдых. Изначальная инструкция предполагала, что стройке космонавты будут уделять по восемь часов в сутки. Но это для четверых.

Инструкция не предусматривала множество факторов. Но сейчас как раз тот момент, когда этой инструкции стоит последовать.

На самом деле Лазарев вдруг понял, что хочет заняться этим просто ради того, чтобы уйти от мыслей о пропавшем экипаже.

Всё равно не получится, дурак, подумал он.

Но если пытаться понять, что случилось с ними, можно рехнуться. А командир должен сохранять ясность и трезвость ума.

Командир. Он беззвучно рассмеялся. Какой ты теперь командир, кем ты командуешь…

– «Аврора», – сказал вдруг он. – Когда они исчезали, они очень странно вели себя. Я вообще не уверен, что они на тот момент существовали.

– Что странного было в их поведении?

Лазарев вспомнил трясущуюся голову Крамаренко, застывшего в воздухе Нойгарда, но больше всего ему запомнилась фраза, которая звучала в его ушах голосом Гинзберга.

– Гинзберг… – сказал он. – Он говорил что-то очень странное. Что-то про коня, про вечер, про гостя. Конь степной бежит устало… Гость ночной, тебя не стало, вдруг исчез ты… Вечер был, не помню твёрдо. Что-то такое…

Он нахмурился, пытаясь вспомнить.

– «Я забыл существованье слов, зверей, воды и звёзд». Вот что он говорил. Что это может означать?

– Одну секунду, – ответила «Аврора». – Это стихи советского поэта Александра Введенского[12], жившего в первой половине двадцатого века. Стихотворение называется «Гость на коне». Я могу прочесть его вам целиком, если хотите.

– Спасибо, как-нибудь потом, – сказал Лазарев.

Он посмотрел в иллюминатор, сам не зная зачем. Потом понял – хотел увидеть, не появилась ли там снова его команда. За стеклом была рыжая пустыня и зеленоватое небо.

Ему подумалось, что сейчас надо отдохнуть и, возможно, поспать. Сна ему совсем не хотелось, но это нужно было для нормальной работы мозга. Препараты сделают своё дело.

Проверил системы посадочной капсулы – убедился, что всё в порядке. Хотя бы здесь всё в порядке.

Подвиг. Он вдруг опять вспомнил слова, которые говорил перед отлётом. «Мы совершаем самый настоящий подвиг».

– Аврора, – сказал он. – То, что я сейчас делаю, – это всё ещё подвиг?

– Да, это подвиг, – сказала «Аврора».

– А если у меня ничего не получится?

– Ваш подвиг – перманентный. Вы совершаете его уже девяносто лет. Даже если у вас ничего не получится, он не перестанет быть подвигом. Но у вас всё получится.