— Погоди, — остановил его Глеб. — Ты действительно можешь их запомнить, а завтра нарисовать?

— Да я уже запомнил. Я их внимательно рассматривал, и на камне, и на фото.

— А ну-ка, давай.

Глеб отобрал у Юрасика рюкзак и сунул ему тетрадь. Ручку нашли на столе инспектора. Юрасик задумался на мгновение и уверенно вывел на чистом листе четыре строчки знаков. Лена и Глеб склонились над тетрадкой, сверяя их с фотографией.

— Вот ошибка, — показал Глеб на один из символов. — Тут должна быть еще одна черточка. А остальное все правильно.

— Здорово! — обрадовалась Лена. — Значит, ты завтра утром поговоришь с дедом и покажешь ему иероглифы. Ведь он будет дома?

— До обеда точно будет. На конференцию он поедет к вечеру, часам к пяти. Официальная часть у них шестого мая, сегодня. А пятого вечером они просто все собираются и общаются в неофициальной обстановке.

— А завтра не будет поздно?

— Надеюсь, что нет. Ведь надпись уже у нас, — Юрасик постучал пальцем себе по лбу. — Пока есть стена, есть и время.

— Всего пять дней, — устало проговорил Глеб. — А потом исчезнет последняя надежда.

— Прекрати, — предостерегающе сказала Лена.

— Будем себе потихоньку катиться назад, — не унимался Глеб. — И однажды в марте я проснусь в том поезде, который вез меня сюда. А еще через несколько дней снова окажусь в Вольске, и больше вы меня не увидите. Останетесь вдвоем против всего мира.

— Слушать не хочу! — Лена резко встала. — Я и так весь день на нервах. У меня дети с утра одни сидят. Может, они убежали или квартиру сожгли. Я даже позвонить им не могу!

— Этому горю легко помочь. Если бы ты не была такой упрямой и умела прощать…

— Даже не начинай! Я и слышать не хочу ни про какую бабу Липу! Ты не представляешь, что она сделала!

— Зато я видел, как она мучается от этого! Она же хотела помочь.

— Она помогла! Очень помогла! Папу посадили, мама из-за этого заболела, все друзья и знакомые отвернулись. Нас называют семьей уголовника, нищими и оборванцами. И мы должны ее благодарить за это?

Лена отошла к окну и замерла, глядя на темную улицу.

— Значит, это были не друзья, — тихо сказал Юрасик. — Лен, ты и в самом деле думаешь, что если бы Олимпиада Филипповна сказала правду на суде, твой папа остался бы дома?

Лена помолчала.

— Не знаю. Но она виновата. Потому что надо сначала думать, а потом делать.

— Ну какая ты упертая! — не выдержал Глеб. — Ты сама никогда не ошибаешься? Ты что, робот? Ведь все живые люди, все делают ошибки. А потом жалеют о них. Это нормально. Вы же одна семья, она ваша бабушка, она вас вырастила. Твой папа тоже виноват, он тоже что-то сделал не подумав, но вы от него не отказываетесь! Вы его любите и ждете. А от бабушки отказались. Тогда чем вы лучше бывших ваших друзей и знакомых?

На этот раз Лена молчала дольше. Потом забралась с ногами на подоконник и села, обхватив колени руками.

— Два года назад, — сказала она, по-прежнему глядя в окно, — к нам пришла соседка по подъезду. Мы тогда уже месяц жили одни, без папы. Анютка была еще маленькая, постоянно болела, и мама не могла нормально работать. И мне даже одиннадцати не было. Короче, мы сидели без денег и без еды. Соседка принесла нам продукты, одежду, книги. В общем, гуманитарную помощь. Сказала, что всем домом собирали, что это от чистого сердца…

Ребята слушали ее, расположившись на диване. Юрасик задумчиво жевал обнаруженный в рюкзаке бутерброд.

— Мы взяли, конечно, это было очень кстати, — продолжила Лена. — Мама ее так благодарила. А потом эта соседка растрезвонила по всему двору и по всему поселку, что мы — жалкие побирушки. Что если мы не можем обеспечить себя, зачем было заводить столько детей, хватило бы и одного. Что наш папа кого-то убил и будет сидеть десять лет, а они, соседи, вынуждены будут содержать нас — шестерых попрошаек из семьи уголовника. Мама тогда сказала, что мы больше никогда и ничего не возьмем. Ни у кого. Мы будем работать и сами обеспечим свою семью. И у нас получилось. Мы два года так живем и ни у кого ничего не просим.

— У вас все будет хорошо, — сказал Юрасик. — А про эту соседку забудь. Добрых людей больше. Многие действительно хотят вам помочь.

Глеб посмотрел на большие настенные часы.

— Без одной минуты двенадцать. Ну что, друзья-путешественники, всем спокойной ночи. И удачного приземления в собственные кровати.

Проснувшись утром, Юрасик с изумлением обнаружил, что находится не дома, а у тетки, сестры отца, куда он приехал с родителями четвертого мая.

— Кошмар! — в отчаянии вскричал он, пулей вылетел из постели и схватился за телефон.

— Ты обалдел? — заорал в трубку Глеб. — Ты почему вчера не сказал, что проснешься не дома?

— Я не знал! То есть знал, конечно, но забыл. Перепутал. Не вспомнил.

— Забыл не вспомнил! Ты же постоянно хвалишься своей памятью! Как можно забыть такие важные вещи? Где ты вообще?

— В Песчаном.

— Где этот Песчаный?

— За Анапой, возле Витязево.

— Карась, ты издеваешься?! Это же почти два часа езды! Как ты успеешь поговорить с дедом?

— Успею. В прошлый раз мы приехали где-то за час до его отъезда. Я помню.

— Помнишь?! Твое счастье, что ты сейчас далеко, у меня прямо руки чешутся! Так бы и дал тебе в бубен! Как теперь быть?

— Я постараюсь уговорить отца выехать пораньше.

— Давай, делай что-нибудь!

Рассерженный Глеб нажал на «отбой» и побежал к Лене сообщить горячую новость.

— А что же делать? — Лена вышла на лестничную площадку, вытирая мокрые руки кухонным полотенцем. — Он и сегодня не поговорит с дедом?

— Уверяет, что поговорит. Но все равно будь готова к тому, что мы поедем в Краснодар.

— В Краснодар? Опять?!

— У тебя есть другие варианты?

— Ты хочешь снова оказаться в полиции?

— Сегодня мы поедем на автобусе. Я уже посмотрел расписание. Есть рейс на шестнадцать сорок и на восемнадцать двадцать пять. Остальные нам не подходят.

— Но зачем нам ехать, если Юра поговорит с дедом дома?

— Ага, и дед за каких-то полчаса расшифрует все иероглифы. Да еще перед важной поездкой. Он собираться будет и снова скажет, чтобы Юрок со своей игрой подошел к нему потом, после пятнадцатого мая.

— А на конференции тебя встретят с распростертыми объятиями!