На вокзале я разыскал начальника и показал ему свой пропуск. Он внимательно посмотрел на меня: «Когда будет следующий поезд на Москву, не знаю. В основном они сейчас обслуживают армию. Но поживем – увидим».

Пожал плечами и добавил: «Советую вам заходить ко мне два раза в день – в половине девятого утра и в два часа дня».

С вокзала я бросился на завод; нужно было до отъезда получить разрешение администрации. Сразу пошел к директору, товарищу Юсину, объяснил ему ситуацию, показал два медицинских заключения и пропуск от коменданта города. И все-таки разрешения на отъезд он мне не дал.

«Вы нужны здесь, – сказал он, – я не могу вас сейчас отпустить».

Как я ни уверял его, что, если мне придется остаться в Куйбышеве, я умру, он был непреклонен.

Когда я шел к заводским воротам, болезнь, с которой я боролся много дней, снова дала о себе знать. Меня била дрожь, а я лихорадочно думал, как мне переубедить товарища Юсина. И тут я вспомнил о враче, обнаружившей у меня плеврит. Она работала в небольшой поликлинике неподалеку от моего дома. Приема пришлось ждать целый час. Я весь горел. Врач, усталая, исхудавшая, выслушала мой рассказ и вышла из кабинета. Отсутствовала она совсем недолго. Оказалось, она позвонила Юсину и сказала, что я серьезно болен, могу умереть в Куйбышеве, и ему придется за это отвечать, потому что она обо всем доложит в городской совет.

На заводе ко мне подбежала секретарша Юсина: «Главный бухгалтер выдаст вам зарплату. Возьмите свои документы в отделе кадров».

Ура! Телефонный звонок возымел действие.

Следующие два дня я ходил на вокзал и каждый раз слышал: «Поезда на Москву сегодня нет».

На третий день мне сообщили, что поезд на Москву отправляется через три часа. Времени оставалось в обрез – в кассу нужно было прийти за час до отхода поезда. Я бросился домой. Мои добрые хозяева помогли мне собрать вещи, и тут Ольга напомнила, что мне с моим сундуком не обойтись без грузовика или телеги. Выбежав из дома, я встал посреди дороги. Мне удалось остановить несколько грузовиков, но никто не согласился мне помочь. Тогда я бросился в заводской гараж и упросил молодого шофера перевезти мои пожитки. Возможно, на него подействовал рассказ о болезни и увольнении с завода, но скорее всего, решающим аргументом послужили предложенные мной двадцать рублей.

Дома я обнаружил, что все мои вещи уже уложены. Мы погрузили сундук в грузовик. Я попрощался со своими хозяевами, которые относились ко мне, как к сыну, и во всем помогали. Тетя Ольга приготовила мне две сумки с продуктами: жареный цыпленок, несколько кусков хлеба, две бутылки топленого масла, несколько фунтов сахара, вареная морковь и восемь булочек.

На вокзале я нанял носильщика и, увидев длинную очередь в кассы, попросил его разыскать начальника вокзала. Начальник прежде всего отругал меня за опоздание, потом через служебный вход вошел в кассу и вскоре вернулся с билетом. До отхода поезда оставалось всего тридцать минут, и я, оставив сундук на платформе, вскочил в вагон. Там я нашел свою полку и повесил на крюк тяжелую кошелку с продуктами. Потом заглянул под полку, чтобы проверить, уместится ли там мой сундук.

Убедившись, что сундук туда не войдет, я прямо на платформе раскрыл его. Через несколько секунд это событие привлекло целую толпу, люди с интересом разглядывали мои костюмы и пальто. Большинство из них никогда в жизни не видели западной одежды, вроде моей, – даже в Москве. На платформе возникло настоящее оживление, и скоро вокруг моего сундука столпилось человек сто. Мне было из кого выбрать помощника, и я попросил самого сильного на вид мужчину втащить вместе с носильщиком мой сундук. Он согласился, и общими усилиями мы водрузили сундук на полку, где мне предстояло провести несколько дней. Сундук занял три четверти полки, так что я едва смог втиснуться в уголок. Это было 15 февраля 1942 года. Меня ждала дорога длиною в шестьсот миль. Я возвращался домой – в свой русский дом – и благодарил за это судьбу.

Теперь, когда я сидел в вагоне поезда, который должен был с минуты на минуту тронуться, можно было и отдохнуть. Хорошо было бы съесть булочку, но тут я обнаружил, что кошелка, которую я повесил на крюк, пропала. Я оглядел пол и полку напротив. Потом встал и спросил пассажиров, не видел ли кто-нибудь моей кошелки. Никто ничего не видел. Украли! К счастью, у меня оставалась еще одна кошелка, где были жареный цыпленок и черный хлеб. Я принялся за еду, и тут поезд тронулся. Очень медленно поезд выполз со станции, потом миль двадцать он шел с нормальной скоростью, но вдруг снова замедлил ход и остановился. Так продолжалось всю дорогу. Иногда мы полдня стояли на месте. Объясняли это тем, что железная дорога обслуживает прежде всего армию. Иногда, правда, причины остановки были иными. Нередко наш поезд останавливался посреди леса, и проводник призывал всех пассажиров выйти из вагона и нарубить дров для паровозной топки. Не будь этого, мы бы никогда не добрались до Москвы. Я был благодарен за эти остановки: физическая работа и свежий воздух бодрили, в голове прояснялось. От монотонности путешествия и неудобства жесткой полки отвлекал периодический осмотр багажа. Двенадцать раз проводник (сотрудник НКВД) осматривал мой сундук, и каждый раз содержимое поражало и завораживало его, словно какое-то чудо.

Через два дня мне пришлось выбросить недоеденную курицу, которая начала портиться. Я установил для себя такой рацион: по ломтику хлеба три раза в день – утром, днем и вечером. Время от времени, следуя примеру других пассажиров, я на остановках выходил на платформу и покупал у крестьян вареные яйца и огурцы.

Однажды утром я соскреб изморозь с окна и увидел нечто знакомое – пригородный поезд. Такие поезда отправлялись из самого центра Москвы и ходили по Подмосковью. Я предположил, что пути нам осталось миль тридцать пять – сорок. Прошло две недели, как мы выехали из Куйбышева.

Еще пару остановок, и я дома, – обрадовался я.

Неожиданно огромный человек в форме НКВД вошел в наше купе и объявил: «Все пассажиры должны немедленно освободить вагон. Поезд дальше не пойдет. Если вы направляетесь в Москву, купите на станции билет на пригородный поезд».

Все пассажиры, кроме меня, повставали со своих мест. Они оделись, закрыли чемоданы и поспешно вышли. Я не пошевелился – знал, что мне ни за