Через пятнадцать минут пришел проводник. Он не скрывал удивления, увидев меня в вагоне:

– Вы что, не знаете, что приказано всем освободить вагон?

– Знаю, – ответил я. – Но я не могу бросить свой сундук.

– Это меня не касается, – сказал проводник. – Немедленно выходите. Поезд до Москвы не пойдет.

– Простите, товарищ проводник, – сказал я, – но куда бы ни ехал поезд, я из него не выйду.

Он недовольно покачал головой:

– Я вернусь с милиционером. Возможно, тогда вы передумаете.

Через час появились трое милиционеров и приказали мне немедленно выйти из вагона.

«Нет, – сказал я с вызовом. – Можете меня застрелить, если хотите, но я не выйду и не брошу свой сундук».

Один из милиционеров сказал: «Ну-ка покажите, что у вас там».

Я распахнул створки сундука. Милиционеры наклонились над сундуком и с любопытством принялись разглядывать его содержимое.

Чтобы расположить милиционеров к себе, я открыл несколько ящичков сундука и продемонстрировал им носки, рубашки, костюмы, даже шляпу. Один из них показал на футляр на дне сундука и спросил: «А это что такое?»

«Это мой патефон», – сказал я, доставая его из сундука.

Милиционер попросил завести какую-нибудь музыку. Все трое уселись на полку, а я поставил пластинку. То, что они услышали, им понравилось: они раскачивались в такт танцевальной музыке и даже притопывали ногами.

«Пожалуйста, заведите что-нибудь еще».

Я послушался. Но как только музыка смолкла, главный из милиционеров встал и сказал: «Товарищ, простите, но в течение часа вы должны освободить вагон. Если вы этого не сделаете, то рискуете оказаться за сотни миль от Москвы, быть может, в каком-нибудь безлюдном районе страны».

Я промолчал, и они ушли. Закрыл сундук, сел и стал ждать. Я и в самом деле не мог расстаться с сундуком. И не только из-за пары-тройки довольно элегантных вещей и кое-каких ценностей. Он вызывал в памяти самые дорогие для меня воспоминания. Это было последнее, что связывало меня с прошлым и потому сулило надежду на будущее, на возвращение в Соединенные Штаты.

Я закрыл глаза и стал молиться. Молился долго: когда я открыл глаза и посмотрел на часы, оказалось, что прошел час. Поезд по-прежнему стоял. Так прошло довольно много времени. Наконец, послышались какие-то звуки. Вагон дернулся, проехал назад несколько ярдов, потом еще несколько раз ходил взад-вперед и неожиданно замер. Наступила тишина. Я выбежал на платформу и увидел, что весь состав ушел. Только мой вагон отцепили. Я вернулся к себе: интересно, чем закончится эта драма?

Я сидел и ждал, а время шло. Вдруг послышались знакомые мне уже звуки. Это вагон цепляли к паровозу. Через несколько минут поезд тронулся. Я сидел с закрытыми глазами и молил Бога, чтобы не оказаться в Сибири.

Меньше чем через час поезд остановился, и в вагон вошли два офицера в форме НКВД. Один из них сказал, обращаясь ко мне: «Товарищ, мы в Москве».

Глава 15. Снова в Москве

1 марта 1942 года мы с сундуком оказались на платформе московского вокзала. Двое здоровяков-милиционеров помогли мне вынести сундук из вагона. С вокзала я позвонил своему другу, и через полчаса он приехал за мной на грузовике. Но дома меня ждал неприятный сюрприз. Сколько ни пытался, я не мог открыть дверь своим ключом. Из-за двери послышалось: «Кто там?»

«Роберт Робинсон, и это моя квартира. Я жил здесь до эвакуации и вот вернулся. Я заплатил за квартиру за шесть месяцев вперед, а прошло только четыре».

«Квартиру дали моему мужу два месяца назад», – ответила женщина.

Я понял, что попасть домой в тот день мне не удастся. Придется просить помощи у начальства, обратиться в профсоюз. Но прежде всего нужно было куда-то пристроить сундук.

«Можно мне оставить у вас сундук до завтра?» – спросил я, но в ответ услышал категорическое «нет!».

Наконец сосед с первого этажа согласился на несколько дней взять к себе мой сундук. Я отправился на завод. Едва переступив заводской порог, увидел шедшего мне навстречу Громова. Он оставался в Москве, чтобы координировать эвакуацию. Я тепло с ним поздоровался, но вместо ответа он, со свойственной ему резкостью, спросил: «Как вы здесь оказались? Надеюсь, вы не удрали?»

Громов по-прежнему имел против меня зуб. Судя по всему, он никогда не простит мне прошлого. Я достал из кармана бумаги: «Мне официально разрешили вернуться в Москву. Здесь все указано».

Когда Громов, изучив бумаги, вернул их мне, я сказал: «Мне негде жить. Какая-то семья въехала в мою квартиру, хотя я заплатил за нее вперед. Не понимаю, как такое могло случиться, ведь в заводских домах пустуют шестьдесят квартир».

Громов смерил меня холодным взглядом: «Отправляйтесь к коменданту дома и скажите, что я вас прислал. Заночуете в его кабинете. Там есть кресло».

К счастью, о моих злоключениях услышал один из заводских знакомых, который отыскал меня и пригласил остановиться у него – он жил в одноэтажном деревянном доме. В двух крошечных комнатах кроме него ютились его отец с матерью и сестра с ребенком. На завтрак мать моего знакомого поджарила какие-то орехи и заварила чай. Сахара на столе не было. Позавтракав таким образом, я бросился на завод за хлебной карточкой, по которой мне полагалось шестьсот граммов черного хлеба в день. В магазине, куда я пришел со своей карточкой, кроме хлеба продавали одну только картошку по девятьсот рублей (180 долларов) за мешок. В то время я получал тысячу сто рублей в месяц. Следующие несколько дней я жил на одном черном хлебе: половину порции съедал на завтрак, а остальное – вечером.

Целую неделю я изо дня в день стучал в двери своей квартиры и просил вселившихся в нее людей переехать куда-нибудь. Наконец моя настойчивость возымела действие. Спустя десять дней они уехали – к сожалению, прихватив с собой кое-что из моих вещей. Я был так рад вернуться наконец домой, что не стал заявлять о краже.

Вскоре я понял, что недостаток продуктов, который мы довольно часто испытывали до войны, превратился в настоящую проблему. Весь 1942 год я постоянно голодал. Все мысли были о том, как бы достать что-нибудь съестное. Если кто-нибудь из соседей сообщал, что на рынке продают что-то кроме картофеля, я бросал все и бежал туда. Однажды утром, в свой выходной, я узнал, что можно купить молока. Отыскал пустую бутылку и бросился на рынок. Неподалеку от прилавка стоял милиционер, но я не придал этому значения.