И как только вы оказались с ней наедине, при первой же возможности, ты схватил ее обеим руками, тряхнул и закричал:

— Какого черта ты себе позволяешь?! Думаешь, это какая-то игра?!

А она начала плакать. И, извиняясь, ты тотчас же отпустил ее. Шмыгая носом, сдерживая слезы, она сказала:

— Мне казалась, тебе будет смешно!

Затем она вытерла нос тыльной стороной ладони и побежала по лестнице. У тебя почти не было времени утешить ее и привести в приличный вид, прежде чем остальные вернулись домой.

За завтраком на следующее утро ты едва не захлебнулся кофе, когда Джонатан попросил ее подойти поближе, внимательно осмотрел ее руки и спросил, откуда у нее эти синяки, едва заметные на загоревшей коже, чуть выше бицепсов. Но она была мастером уверток. Она не выдала тебя. Просто пожала плечами и сказала, что не знает, может быть, это бассейн. И хотя ты ясно видел след от своего кольца, Джонатан ей поверил.

— Ну ладно, — сказал он, — только будь осторожней, ладно? Я люблю тебя, и мне бы не хотелось, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — и поцеловал ее в лоб.

Она кивнула, буркнула, что тоже его любит, и уселась за стол. А Джонатан посмотрел на тебя, закатил глаза и произнес:

— Дети!

Ты заговорщицки фыркнул в знак согласия и отпил немного кофе.

Но когда, наконец, вы действительно уезжали с острова, она напугала тебя. Когда, наконец, вы действительно уезжали, к твоему изумлению, она расплакалась. Когда, наконец, вы действительно уезжали, она остановила тебя в коридоре и всхлипнула:

— Я ведь люблю тебя!

Затем, рыдая, она упала перед тобой на колени, крепко за тебя уцепившись, и ты гладил ее по спине, посматривая, не идет ли кто. Ты не понимал. Ты не знал, что с этим делать. Ты абсолютно не знал, что с этим делать.

Определить важность того или иного предмета для общества возможно по числу слов, которое это общество использует для обозначения данного предмета. Число едва уловимых различий свидетельствует о том, как много времени люди тратят на размышление об этом предмете, насколько они хорошо его знают, насколько важную роль он играет в их жизни. Так, у эскимосов существует двадцать два слова для обозначения снега, у бедуинов тридцать одно — для песка.

Если исходить из таких примеров, становится очевидным, что для того, чтобы понять культуру, сначала необходимо понять ее язык.

А еще такие примеры дают возможность философам и лингвистам утверждать, что язык — наиболее часто используемый нами для понимания высших мозговых функций инструмент. Мозг получает информацию об окружающем мире посредством восприятия, а затем он эту информацию систематизирует. А так как язык — совершенно абстрактное творение мозга, созданное, чтобы помочь передать эту информацию, то, поняв, как создавался язык, мы посредством «деконструкции» сможем понять, как работает мозг. То есть идея состоит в том, что слова разоблачают нас.

И твое истощение частично — а то и по большей части, ты не можешь точно определить, — является чисто физическим.

Кажется, ты постоянно двигаешься. Кажется, ты постоянно сидишь в самолетах или автомобилях, постоянно перемещаешься из одного места в другое, где проводишь пару часов в разговорах, а затем двигаешься дальше. Ты постоянно проводишь по несколько месяцев вдали от своих домов. Ты постоянно принимаешь витамины, добавки из трав, постоянно боишься заболеть, боишься оказаться не в состоянии провести встречу, предстать перед главным акционером.

Поэтому все, что тебе хотелось бы делать, когда ты добираешься до места, которое можешь считать своим собственным, когда у тебя есть минутка, чтобы просто спокойно посидеть, все, что тебе хотелось бы делать, — не делать ничего.

И может быть, поэтому, когда ты посещаешь конвейер, и сопровождающий тебя менеджер кричит сквозь шум машин одной из работниц: «Викки, ты все еще здесь? Не слишком ли много сверхурочных часов на сегодня, а?», и она вытирает действительно вспотевшее лицо и переспрашивает: «ЧТО?», и он повторяет: «СЛИШКОМ МНОГО СВЕРХУРОЧНЫХ НА СЕГОДНЯ», а она улыбается, кивает, смотрит на тебя, пожимает плечами и произносит: «КРЕДИТ НЕ ВЫПЛАТИТСЯ САМ СОБОЙ, ВЕРНО?» — именно поэтому ты имеешь право шутливо возмутиться: «Я ЭТО СЛЫШУ!»

Именно из-за того, что ты делаешь и чего не делаешь. Твоя работа не потому так тяжела, что ты вынужден заботиться об исходах переговоров, а потому, что эта Викки может прийти домой, принять ванную и смыть с себя все это. Потому что, пусть на небольшой промежуток времени, но она может забыть об этом. Потому что она, в отличие от тебя, не испытывает беспрерывный страх потери. И никогда не испытает.

Ты помогаешь дочери со школьным рефератом по проблеме жестокого обращения с животными, по исследованию того, какими способами животных эксплуатируют люди, и вы случайно натыкаетесь на интервью с человеком, командовавшим подразделением «К-9»[9]во Вьетнаме. Когда его спросили, не считает ли он, что использовать собак на войне жестоко, жалеет ли он их, потому что ведь собак не спрашивали, хотят ли они воевать, потому что они не могли уйти по собственному желанию, он ответил:

— Позвольте рассказать вам кое-что про этих собак. Они чертовски это любят, им нравится быть частью команды, им нравится выполнять свой долг, они любят работать. Когда мы просто сидим без дела в ожидании операции, они начинают скучать. Даже когда их ласкают, когда скармливают им остатки ужина и играют с ними, они скулят, стенают, пыхтят и фыркают, пока мы не получим приказ. И вот тогда они — первые в грузовике. Они запрыгивают в него, носятся там взад-вперед, оскалив зубы, пока автомобиль не тронется с места. И пока мы предаемся размышлениям о том, вернемся ли назад, они не могут дождаться, когда мы прибудем на место. Знаю, что вы собираетесь сказать: «Они не понимают, что могут умереть, им ничего не известно о боли, которая их ждет». Что ж, позвольте тогда рассказать вам еще кое-что — даже когда они ранены, они не хотят останавливаться.

Если бы вы действительно знали этих собак, если бы вы пообщались с ними вместо того, чтобы равнять их с вашим маленьким домашним пуделем, вы бы поняли, что их совсем не жаль, когда они испытывают боль. Их жаль гораздо больше, когда наступает следующая операция, а они бегут за грузовиком на трех лапах или промахиваются, пытаясь запрыгнуть туда, потому что у них нет одного глаза. Их жаль гораздо больше, когда грузовик отъезжает, а вы оглядываетесь и видите, как они стоят, тоскуя и удивляясь, почему их не берут, не понимая, что же они сделали неправильно. Их жаль гораздо больше, когда вы видите, что они не понимают, что их жизнь кончена, — а не тогда, когда они не понимают, что она может кончиться.

И все же иногда, когда ты находишься в прекрасном расположении духа, когда все идет именно так, как ты запланировал, когда ты уверен в следующем шаге, мимо со стайкой друзей пройдет какая-нибудь девушка. На ней будет такая юбка, которую ты бы никогда не позволил надеть своей дочери, ноги ее будут длиннее туловища, и ты обернешься, и будешь провожать ее взглядом, пока она не исчезнет из вида, а потом — но только потом — ты обнаружишь, что затаил дыхание.