Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Послушайте, скажите, что вам от меня нужно?
Куделинский осмелел и решил идти напролом, надеясь исправить свою невольную оплошность.
– То есть как это что? – удивился Кобылкин.
– Так. Я попал в какой-то заколдованный круг…
– Поистине в заколдованный! Редко кто из современных преступников может похвастаться приключениями подобно вашим.
– Я не знаю, о чем вы говорите…
– Будто уж? – лукаво прищурился Кобылкин. – А зачем же вы сюда изволили пожаловать?
– Зачем? Очень просто. Я могу вам объяснить. Этот негодяй Коноплянкин пытался шантажировать графа и графиню Нейгоф… Вы, конечно, знаете о них?
– Как не знать! – воскликнул Мефодий Кириллович.
– Граф скоропостижно умер под впечатлением угроз этого человека, графиня же послала меня узнать, в чем дело. Это так естественно… Ведь надо же обороняться от подобных подлецов. Я дал ему волю говорить все, что он хочет, желая узнать, какие у него основания для шантажа. Это животное взяло непозволительно грубый тон…
– Силу, значит, почувствовал Федорыч, – спокойно заметил Кобылкин, – он мужик тонкий, свою линию ведет аккуратно, но грубости у него действительно хоть отбавляй.
– Вы знаете, что он избрал почвой для шантажа?
– Кажется, убийство Козодоева?
– Да. Он осмелился в нем обвинять покойного графа Нейгофа…
– А потом и графиню Нейгоф, а потом и вас?
– Да, вы правы.
– Ну, еще бы мне не быть правым! Слушайте, господин Куделинский, вы помните нашу встречу в Любани?
– Помню.
– Прекрасно. Знаете, какое я имел приключение на обратном пути в Петербург? Ведь меня сбросили с поезда.
– Очень жаль.
– Однако вы сострадательны… Но я позволю себе рассказать некоторые подробности; они очень интересны. Меня, собственно говоря, не сбросили с поезда, а выронили из рук в тот самый момент, когда я должен был очутиться под колесами. Человек, которому нужна была моя жизнь, приподнял меня – я был под наркозом – и направил мое падение так, чтобы меня разрезало колесами; но в это время толчок, полученный этим человеком, заставил его выпустить меня из рук. Я упал не под колеса, а сбоку, и по инерции меня откинуло дальше. Я упал в снег; это ослабило удар. Мало того, упав, я покатился под откос; это окончательно спасло меня. Падение и холод привели меня в чувство. Около меня хлопотал дорожный сторож. Что вы скажете? Не спасен ли я был тем благодетельным толчком, который получил несчастный, намеревавшийся убить меня? Моя гибель была близка… И вдруг…
– Ваше приключение, ваше спасение чрезвычайно интересны, – прервал его Куделинский, – но почему вы рассказываете все это мне?
– А почему вы так испугались, когда я вошел в комнату?
– Почему?! – воскликнул Куделинский. – Я очень нервен. Смерть графа Нейгофа…
– Которого вы даже до могилы не проводили!
– Вы знаете? – смешался Станислав.
– Эх, – покачал головой Мефодий Кириллович, – если бы вы знали, сколько я знаю! Знаю я, почему вы так испугались, когда я здесь появился; знаю я, кто был виновником благодетельного толчка, спасшего меня; знаю, что стало с человеком, который хотел сбросить меня с поезда; знаю, кто убил старика Козодоева, да мало того, что знаю, имею еще письменное показание его убийцы… Слушайте, вы человек умный, смелый – вы это уже доказали, будем говорить прямо. Ваше виляние ни к чему не приведет. Поговорим прямо, откровенно, лучше будет. Хотите?
Куделинский ничего не сказал, но утвердительно кивнул головой.
Кобылкин сразу переменился. Презрительно-ироническое выражение исчезло с его лица, голос стал задушевно ласковым.
– Ведь это вы сбросили Квеля с поезда? – тихо спросил он.
– Я! – гордо поднял голову Куделинский, поняв, что этому человеку все известно.
– Вот и прекрасно, что вы становитесь откровенны, – похвалил его Кобылкин. – Вы меня теперь не бойтесь, – ласково добавил он, кладя свою руку на руку Станислава.
– Я и не боюсь! Прежде – да, боялся, а теперь не боюсь… Теперь, именно теперь не боюсь.
– Тогда я рад за вас… Знаете, я в тот вечер на любаньском вокзале восхищался вами. Какая быстрота соображения, какая решительность, смелость! Право, если бы вы не пошли этим проклятым, роковым путем, вы могли бы быть замечательным человеком.
– Оставьте, – поморщился Куделинский. – К чему вы говорите это? К чему эти комплименты, похвалы? Это все равно, что охотник, затравивший зверя, стал бы перед ним расшаркиваться и восторженно уверять, что ему очень жаль затравленного.
– Не совсем так, – остановил его Кобылкин, – шла борьба…
– Но она еще не кончилась!
– А все-таки близка к концу. Погодите… послушайте меня. Я в этой борьбе участвовал на свой страх и риск. Ведь вы знаете, что я отставной – «былой сокол», как меня называют. Выйдя победителем из этой борьбы, я ничего не выиграл, а, будучи побежден, проигрывал все… Ведь тогда, на поезде, моя жизнь висела на волоске, я был в проигрыше, и, не появись в последний роковой момент вы, моя игра была бы проиграна.
– Очень жаль, что так случилось!
– Верно. Но не замечаете ли вы тут кое-чего другого? Вы человек мыслящий. Не замечаете ли вы, что к нашей борьбе примешался Некто, безмерно могучий, Некто, располагающий такими средствами, каких не может быть ни у одного человеческого существа. Некто, всесправедливый, ни малейшего дурного дела не оставляющий без возмездия, Некто, карающий и милующий. Этот Некто спас меня, когда мне не было спасения, и орудием моего спасения сделал того, кому нужна была моя гибель…
– Мне кажется, – перебил его Станислав, – что эта трущоба не подходящее место для проповеди.
– Я не проповедую, а только делаю некоторые выводы. Да и отчего не поговорить перед концом? Отчего не высказаться по интересному для нас обоих вопросу? Знаете, ведь Квель тогда не умер…
– Он жив? Мне говорили, что его видели здесь, на улицах столицы! – заволновался Куделинский.
– Может быть. Я вам скажу только, что в тот роковой момент он видел вас и узнал.
– Да, я слышал, что он выкрикнул мое имя, – сознался Станислав Федорович.
– Вот тут-то вы и допустили в своей игре ошибку. Вы толкнули Квеля и меня с поезда и успокоились. Вас даже не поразило-то обстоятельство, что двое людей слетели с поезда и вдруг о таком ужасном случае ни слуха, ни духа, ни малейшего намека в газетах? Разбились люди, но куда же девались их трупы? Ведь два трупа, найденные на полотне железной дороги, наделали бы много шума. А шума нет. Стало быть, и трупов нет, стало быть, и обреченные на гибель не погибли. Не так ли?
– Да, вы правы! Это было упущение.