– Братцы, не бейте, – послышался жалобный голос. – Только только очухался.

– Зажигай, Зуй, фонаришко, голос знакомый! – приказал Метла.

Блеснул слабый свет.

– Тьфу ты, чтоб тебя! – осерчал Метла. – Экая нечисть!.. И тут под руку подвернулся! Как ты сюда попал?

Как ни слаб был свет фонаря, его все-таки было достаточно, чтобы и Метла, и Зуй узнали в невольном товарище по могиле Козелка.

Козелок был бледен, измучен и дрожал так, что слышно было щелканье его зубов.

– Голубчики, братцы, благодетели мои, – лепетал он, – вытащите скорее меня!.. Совсем мне невтерпеж… чувств я всяких от страха лишился…

– Погоди, поспеешь! Даром, что ли, мы мучались? – возразили чуть не в один голос Зуй и Метла. – Дай сторублевки достать.

– Нет их, нет сторублевок! – шепнул Козелок.

– Как так нет?..

– Да вот так и нет!.. И Миньки нет… Убег он, проклятый, и деньги с собой унес…

На мгновение в могиле все стихло. Потом послышались шорох, возня.

– Да что же это такое? – раздался дрожащий голос Метлы. – Ведь не врет: пуста Минькина могила, гроб пустой… Да как же это так? Да разве может такое быть? Покойники забегали…

– Да неужто же пусто? – удивился Зуй. – Да как же это так? Козелок! Чего ты молчишь?

– Брось ты! – остановил его Метла. – Ишь, время нашел. Застанут нас здесь – что тогда будет?

– И впрямь, – согласился Зуй. – Только Митька отвел, а то бы быть беде.

– Вот что, – распорядился Метла, окончательно пришедший в себя, – попусту болтать нечего. Нужно все концы схоронить, чтобы ни единая душа не догадалась, что мы здесь побывали… Вишь, дыра в могиле какая. Вот стенка отбитая… Приставь ее как-нибудь, Зуй, да навались на нее, попридержи, а мы с Козелком глиной да землей завалим, так что все шито-крыто будет… Работай, ребята!

Зуй ощупью нашел оторванную стенку и, несмотря на темноту, ухитрился приладить ее на свое место. Работа закипела.

В-то время как босяки переживали минуты страха, Коноплянкин, сидя за буфетом своей чайной, волновался не меньше, чем посланные им на темное дело люди.

«Черт их знает, – размышлял он, – как бы не попались… Тогда беды не расхлебаешь. Выдать не выдадут – народ верный, но все-таки вдруг через них стороной до меня доберутся? Пропал я… А ведь дело-то такое, что всего ожидать можно… Кого это несет?» – услышал он звонок отворяемой двери.

Он приподнялся за стойкой и с удивлением увидел необычного для трущобной чайной и совершенно незнакомого ему посетителя.

Это был Станислав Федорович Куделинский.

– Вы – Коноплянкин? – подошел он к буфетной стойке.

– Так точно-с, мы!

– Мне с вами нужно поговорить. Нет ли у вас, – Куделинский брезгливо огляделся вокруг, – чего нибудь почище, и чтобы на виду не было…

– Как же-с, кабинетик имеется для таких особых случаев. Прошу покорно, – и Коноплянкин, отпахнув дверцу за стойкой, жестом руки предложил гостю пройти. – Сейчас огонь зажгу… Ежели по делу, мы завсегда рады…

Он уже сообразил, по какому делу пожаловал к нему этот франтовато одетый господин:

«От Нейгофши! Ежели так, особенно церемониться нечего».

– Теперь светло, – зажег он лампу и прибавил: – Вот пожалуйте, буфет обойдите только.

Куделинский прошел в ту самую комнатку, в которой за несколько месяцев перед этим несчастный Козодоев приводил в человеческий вид Миньку Гусара.

– Уж не взыщите, – нашел нужным извиниться перед гостем Коноплянкин, – убого у нас тут… Посетитель у нас такой, что роскошества не требует… Чем служить прикажете?

– Мы одни? – спросил Станислав.

– Так точно, – ответил Коноплянкин, – кроме нас, ни единой души в помещении нет.

– Ну, да мне все равно, – перебил его Куделинский. – Я вот по какому делу: вы были у графини Нейгоф?

– Был-с, – ответил Сергей Федорович и ухмыльнулся.

– Вы чему смеетесь? – вскинул на него глаза Станислав.

– А так-с… Смекаю я, по какому делу вы пожаловать ко мне изволили. Памятлива ее сиятельство то! Ведь сегодня мой срок, ее сиятельству данный, истекает… завтра-то я того… куда следует, с известным мне делом направлюсь…

Куделинский желчно рассмеялся.

– Вы еще не оставили своего намерения шантажировать графиню? – резко спросил он.

– Это что же такое? – развел руками Коноплянкин, представляясь, что не понимает слова «шантажировать».

– Ну, нагло мошенничать, что ли?

– Помилуйте… Такие слова вы говорите… за них ведь и ответить можно! – нашел нужным обидеться Коноплянкин.

– Ну, это вы оставьте, – прервал его Куделинский. – С таким субъектом, как вы, церемонии излишни. Понимаете? Я – поверенный графини Нейгоф.

– Очень приятно это, а все таки сказать дозвольте, что я к грубостям непривычен. Я – человек честный и ни в каких подозрениях никогда в жизни не был. Ежели что, так я и городового покликать могу. Он за меня заступится, потому он мне – кум, а не кто либо иной прочий…

– Перестаньте, – остановил его Станислав, – все болтаете пустяки.

– Простите, господин, – перебил его Коноплянкин, – кто-то идет. Изволите звонок слышать? Я сейчас только выйду!

Куделинский остался один. С его лица сразу же исчезло гордое выражение, и на нем отразилась не-то тоска, не-то отчаяние.

«А если не удастся поладить с этим животным? – думал он. – Ведь ничего у него не выйдет, а шум поднять может. Пронюхал, кажется, каналья, сообразил…»

– Вот и я-с, – вернулся в комнату Коноплянкин, – там двое каких-то чужих пришли, чая потребовали. Так я повара заместо себя поставил, а то отрывать будут и поговорить нам не дадут… Так что же-с, собственно говоря, вам от меня угодно?

– Я пришел к вам только затем, – заговорил Станислав, – чтобы сказать, что все подходы, все ваши угрозы сделать скандал никого не испугали. Да они теперь и смысла не имеют. Понимаете? Никакого смысла. Случилось одно обстоятельство, разрушающее все ваши надежды: граф Нейгоф скоропостижно умер.

– Знаем с, – спокойно проговорил Коноплянкин.

– Знаете? Тем лучше. Несчастное прошлое графа давало вам повод надеяться на успех. Конечно, бояться ему было нечего, так как вовсе не он убил Козодоева.

– Так, так… Что же с дальше?

– А дальше вот что. Я говорю, что несчастное прошлое графа Нейгофа было таково, что скандал, в который он мог быть замешан, повредил бы ему. На это вы и надеялись. Но граф умер и…

– Графиня с осталась, – погладил Коноплянкин бороду.