— Берите, господа, берите. У меня много этих сборников. В нашей университетской типографии их продают по себестоимости. А то не нужно ли вам писем Толстого к Рабле? — обратился он ко взводному с толстыми, точно свиные сардельки, усами. — Я у нашего прапорщика купил. У него прекрасные книги. И он честный очень. Я вам пришлю непременно.

Построились еще затемно. С рассветом загрохотали барабаны и батальон с развернутым знаменем, на котором серебряными буквами по синему бархату было вышито ахматовское «Сжала руки под темной вуалью…» двинулся вперед по Земляному Валу в направлении станции метро «Таганская».

— Красиво идут, — сказал официант трактира «Клондайк» кассиру, глядя, как в лучах утреннего солнца сверкают стекла очков и металлические колпачки авторучек в нагрудных карманах ротных.

— Интеллигенты… — задумчиво протянул кассир и цыкнул зубом.

* * *

У прилавка с курами, утками, индейками и их запчастями стоит семейная пара средних лет. Женщина сосредоточенно тычет пальцем в витрину, показывая продавцу курицу, которая на нее смотрит, а мужчина молча, поскольку его роль не предполагает слов, держит многочисленные сумки и пакеты с селедками, капустами и мандаринами. Вдруг мужчина внепланово открывает рот и произносит:

— Оль, смотри какие крылья индейки огромные. На таких и полететь можно.

Оля критически оглядывает мужа, его недетский живот, напоминающий запасной парашют, и с каменным лицом спрашивает:

— Купить тебе десяток для пробного полета?

* * *

Две старухи у входа на станцию метро «Преображенская площадь». Одна с банкой соленых огурцов в мутном рассоле и полиэтиленовым пакетом с квашеной капустой, а другая с сушеными грибами на суровых нитках. Та, что с грибами, трясет и размахивает своими гирляндами. При этом она еще и извивается всем телом так, что индийские танцовщицы отдыхают. Капустно-огуречная старуха неодобрительно косится на нее, косится и вдруг выпаливает:

— Женщина! Третий час уже здесь на меня наступаете! Хоть бы представились, что ли…

* * *

Видел в метро настоящего антисемита. Я много видел обычных, бытовых антисемитов, которые по пьянке кричат, что русскому человеку проходу нет от… Теперь и не поймешь, от кого нет проходу. Евреев теперь почти нет в этом проходе. Теперь там расчесывают других. Но это все по пьянке. Наутро-то все равно выяснится, что проходу нет от жены с тещей. Я видел идейного антисемита. Он не был небрит, краснорож и нетрезв. Не призывал с пеной у рта к спасению России. Сидел себе тихонько мужичок лет сорока пяти в очках, с жидковатой русой косичкой, аккуратным портфельчиком и читал книжку Сергея Нилуса «Близ есть, при дверех». Еще и отмечал светящимся маркером наиболее пронзительные места о том, к примеру, как «торжествующий крик еврейского Кагала и Синедриона пронесся от Сибири до самых западных окраин». О чем торжествующе кричал Кагал и Синедрион на всю Россию — я не разобрал. Антисемит закрыл книгу и вышел на станции «Площадь Ильича». Придет, небось, домой и ну пугать жену с детьми сионистским заговором. Особенно невинных младенцев с еще не ороговевшей христианской кровью. Еще и среди ночи жену в бок толкнет:

— Слышишь? Хрустят!

— Господи! Да угомонись ты! Чем хрустят-то?

— Вот ведь дура, прости Господи. Мацой же хрустят!

— Какой мацой?! В каком сне ты ее увидел, идиот?

Жена вдруг просыпается. Точно! Кто-то из детей хрустит мацой. Им ее в красивой коробочке подарили соседи. Соседям прислали родственники из Израиля. Много. Они на нее уже смотреть не могут. Она и взяла на всякий случай. Может, кто в гости придет. Красное сухое вино мацой неплохо закусывать. Почему бы и нет. А эти малолетние стервецы добрались… Это Ванька! Он самый шустрый по ящикам шнырять.

— Лева! — громко шепчет она мужу в волосатое ухо. — Лева, пойди на кухню и отбери у ребенка мацу! Он наестся на ночь и ему будет плохо. Дай ему там по одному месту. Руками не бей!

Лева нехотя встает, накидывает халат, шарит вокруг себя в поисках ремня, не находит, машинально берет какую-то толстую книгу и плетется на кухню.

* * *

Один умный немец по фамилии Фейербах сказал — человек есть то, что он ест. Ну у немцев так оно и есть. У них это утверждение справедливо даже в обе стороны. Присмотришься к какой-нибудь копченой рульке или сосиске повнимательнее — и сейчас окажется, что это немец или немка. Не говоря уже о пиве. Любой жбан с пивом, идущий на своих двоих… Ну про это мы не станем говорить. Зачем их огульно обижать. Посмотрим лучше в зеркало. Ведь у нас все то же самое, с той лишь разницей, что «ест» надо заменить на «пьет». А вот если «пьет» заменить на «продает»…

Видел я третьего дня женщину у метро. Торговала она квашеной капустой, ананасами, лимонами и павлиньими перьями. Одета она была как капуста. Поверх спортивной куртки надета старая потертая дубленка, обмотанная широким полосатым шарфом. Шапка из меха чебурашки, однако, украшена хоть и не павлиньими перьями, но очень крупными (видимо, океанскими) жемчужинами нежно-зеленого цвета. Выражение лица у нее было такое кислое, точно съела она лимон, а то и два. Сама она была маленькая — почти как крупные ананасы, которые она продавала, а на холоду еще больше съежилась. Но мужику в камуфляже, который подтащил ей большой эмалированный бак с квашеной капустой, она все же весело пропищала: «Капуста, капуста капустится. Постоит-постоит и опустится!» и немедля снова сделала кислое лицо.

Один умный русский по фамилии Чехов сказал — человек есть то, во что он верит. Как раз этих вопросов мы и касаться не станем. Тут такое может выясниться… Уж лучше про еду и торговлю.

* * *

Ехал себе, ехал, спал на работу. Еще и в книжку уткнулся. Вдруг машинист как затормозит — должно быть, вспомнил, что забыл, и даже решил вернуться, но в последний момент передумал, и мы дальше поехали. От толчка я проснулся.

Открываю глаза — напротив Наташа Ростова сидит и мечтает во сне. В простеньком китайском пуховичке с меховой опушкой из китайского же тушканчика, в серых полосатых брючках — настоящая Наташа Ростова. С бала возвращается. Густые каштановые волосы завязаны в тяжелый узел и чуть растрепаны. Но не так, как их можно растрепать неловкими руками, а как будто бы смотрел на них кто-то долго, не отрываясь. С немым восторгом и мольбой. И не убеги девушка с последним ударом часов — узел бы сам распустился. На коленях — огромный букет ранних, розовых, в белых прожилках, махровых тюльпанов. И сама она — часть этого букета. Но не тюльпан — роза. Говорят — с лица воду не пить. Правильно говорят. С такого лица воду не пьют — только шампанское. Самое французское и самое дорогое. Даже невооруженным взглядом видно, что девушка эта может составить счастие (не наше обычное торопливое минутное счастье, а именно счастие) всей жизни, а ежели исхитришься прожить две — то и двух… Э, думаю, так можно и… нельзя! Да и куда, спрашивается? Возраст, семья, дети взрослые, деньги на пять зубов из металлокерамики отложены…