— Все же обидно, ведь машина новехонькая была, Инке ее только что подарили. Папа говорил, Кузьмич специальную версию заказывал, ради дочки ничего не жалеет. Хотя сам…

— Кузьмич? — В моей голове что-то включилось. Нет, не может быть. Таких совпадений не бывает. А с другой стороны — много ли у нас в городе Кузьмичей? — Случайно, не Герман Кузьмич?

Тут меня пришибло окончательно:

— А машина — белый Мурано?!

— Уже хвасталась? — Сусанна с презрением сощурилась, но длинные ресницы снова взлетели, одновременно изумленно и гневно: — Ты что же, успел и с Инкой?.. Да-а, времени зря не теряешь. Еще очко твоей нескучности. Не поверите, кажется, я влюбилась.

— Не поверим. Фамилия Инны — Филозова?

— Нет.

Как же так? Только что все сошлось…

Ну и отлично, что не сошлось. Иначе картина получилась бы страшноватенькая.

— Это фамилия ее отца, — завершила Сусанна.

Я вздрогнул. «Кто-то под колеса бросался, едва не наехали». Что будет, когда эти два плюс два сложит Анюта?

Свете надоело следить за нашими вышедшими на новый виток перипетиями. И за мужем, который не сводил глаз с раскинувшегося перед ним урожая тыкв для Хэлоуина. В его бок прилетел ее локоток:

— Пойдем, попаримся.

Оба скрылись в напоминающей ад каморке, пышущей невидимым огнем даже сюда.

Едва остались наедине, Сусанна приникла ко мне:

— Молодец, что вернулся за дисками. Ты фактически разгромил студию. Поделом. Как я тебе на экране?

— Не смотрел.

Сусанна ехидно хмыкнула. Не поверила. Но спорить не стала.

— Что сделать, — зашептала она мне в ухо, — чтобы ты расстался с глупой записью? Тебе от нее никакого прока. В качестве ответного жеста могу… — Шальные плутовские глаза загорелись. — Спорим, у тебя такого еще не было? Приглашу еще Наташу, и мы… Мало? Тогда еще…

— Ты знаешь, что Наташа успела ударно поработать в той студии? — перебил я.

— Нашел ее записи?! — Сусанна радостно встрепенулась. — Дашь посмотреть?

— После тех экзерсисов думаешь навязать ее мне? Я брезгливый.

— У кого нет ошибок молодости? Анжелка, наша сокурсница, там вместе с Натахой отметилась, но мой папаня ею не гнушается, в высший свет выводит.

— В прошлый раз ты так убедительно врала про эту отцовскую пассию…

— Загнал в угол, пришлось. Теперь-то понимаешь почему? Так на каком варианте мы остановимся?

Простыня распахнулась, жаркое тело приникло ко мне, намекая на продолжение.

Я сделал плечом движение, словно мне неприятно, и хочу, чтобы она отлипла.

— Обмен будет только на полное снятие с меня всей напраслины.

— Только? Пожалеешь. Но будет поздно. Пойду, все же, искупнусь.

Жестом фокусника, который снимает покров с черного ящика, Сусанна скинула простыню, обернулась и, убедившись, что старания не пропадают даром, бросилась ласточкой в водную гладь.

Раздался дикий захлебывающийся визг. Вынырнувшее вспупыренное тело, продолжая орать, полезло наружу.

— Греться!!! Вода хуже, чем на полюсе!

Я с улыбкой смотрел, как, вскидывая ягодицы, она несется через зал и рвет на себя пыхнувшую влажным туманом дверь. Ворвавшись в парилку, Сусанна устроила там тарарам. То ли с разгону бухнулась на кого, окатив холодом, то ли еще как проявила фантазию, но шум внутри не стих и через минуту. Наоборот. Когда дальнейшее нарастание визга и хохота достигло апогея, из парилки вывалились дымившиеся паром Руслан со Светой, которая висела на его спине. Ни о каких простынях речи уже не шло. Сзади их с энтузиазмом пинала Сусанна. До красноты распаренная Света лягала мужа, взнуздывая, как лошадь. Промчавшись мимо, оба плюхнулись в бассейн — без размышлений, с головой, с воплями и брызгами.

Сусанна соблазнительно потянулась, ее подобравшиеся красоты изготовились к бою и начали оборачиваться ко мне.

Дальнейшего я не видел, ноги уже несли к выходу. Все, что мог, узнал, теперь нужно обдумать и составить план. Сусанна пока свободна.

Вставленная в кроссовок левая ступня ощутила некоторое неудобство, но времени терять не хотелось. Уже в корабле я достал оттуда смятый листочек бумаги:

«Олег, нужно встретиться, касается тебя, важно до чертиков, дело жизни и смерти. Завтра в десять вечера у трех поросят. Русику ничего не говори».

Воля, воля… Мало того, что пенис поднимается, он делает это по собственной воле, изрек Святой Августин. И вообще, говорят «не хватило воли», «проявил волю», и как бы подразумевается, что она одна. А если их несколько и все разные? У меня сейчас такое двойственное… а то и тройственное состояние одновременного желания разного. И воля имеется — ко всему. К бою и покою. К тихому счастью и невыносимым приключениям. К борьбе за свободу и свободу от борьбы. Что делать?

Мудро вечера утренее. Ляг, поспи, как говорится, и все прояснится. Или пройдет. Мимо. Короче, сон всему голова.

Я отогнал корабль подальше за город, где и переночевал. Помогло. С утра пораньше уже знал, чего и куда хочу в первую очередь. Мы в ответе за тех, кого приручили. И после мытья-бритья…

Дилинь! Подождал немного. Еще раз: дилинь-дилинь!

Отворившая Нина всплеснула руками:

— Наконец-то! Бедная девочка извелась, только про тебя и спрашивает.

— Вы ее понимаете?!

Усмешка раздвинула грустные губы:

— Женщина женщину сердцем понимает. — Одетая в домашний халат и тапочки, Нина пропустила меня внутрь. — Тебя по-итальянски называет, Ольфом. «Где Ольф? Когда придет?» Может не слово в слово, но на лице именно это написано. Ты парень, конечно, хоть куда, и все равно не понимаю, как можно влюбить в себя иностраночку, не зная на ее языке ни слова?

— Почему же, знаю. Феличита. И не влюбил, просто помогаю.

— Ну да, рассказывай. Женское сердце не обманешь. Впрочем, я ее понимаю, в тебя легко влюбиться.

Я вошел, краснея от дифирамбов и бестолково пряча автомат под полой куртки. Челеста ждала меня — тихая, безропотная. Глядела счастливо. Я вернулся — этого было достаточно. Как же с ней спокойно и хорошо.

— Привет, — донеслось с ее стороны.

Меня словно гвоздем к стенке прибили. Невероятно, но это сказала она!

— Как дьела? — добил второй гвоздь.

— Ты говоришь по-нашему?!

— Учится. — Глаза Нины смеялись. — Пока умеет только спрашивать. Если пойдет такими темпами, скоро сможет ответить. Или хотя бы понять, что ответили на ее вопрос.

— Чао Ольф, иль мио амико грандэ э террибиле.*