основывали свои данные на обвинительных заключениях, а не на приговорах. Причина, по которой они выбрали такой подход, вполне понятна. Около 72% преступников в средневековой Англии скрывались, а поскольку англичане полагались на общинную систему охраны порядка - все мужчины старше четырнадцати лет клялись охранять общину и друг друга - их никогда не судили. Таким образом, судебные вердикты представляют собой незначительную долю совершенных преступлений. Расчет показателей осложняется еще и тем, что средневековые присяжные, как известно, неохотно выносили обвинительные приговоры. Доля обвинительных приговоров по делам об убийствах составляла от 12,5% до 21% (по сравнению с 97,1% по американским уголовным делам в 2015 году). Опасаясь смертной казни, средневековые присяжные обычно рассматривали обвинительный приговор как достойное наказание для большинства преступников, поскольку он означал время в тюрьме в ожидании суда, неудобства и расходы, связанные с пребыванием в тюрьме, а также потерю дохода и потенциально непоправимый ущерб для репутации в обществе. Зная это, вполне логично, что для сравнительного анализа Гивен и Ханавальт отдали предпочтение обвинительным заключениям, а не приговорам. Однако это ставит нас в сложную ситуацию сравнения яблок с апельсинами.

Сегодня мы предъявляем высокие требования к обвинительному заключению: даже если прокурор выполнил все требования закона в части доказательной базы, он все равно может не убедить большое жюри в виновности подсудимого, что не позволит довести дело до суда. На уровне большого жюри в правовой системе средневековой Англии существовали существенно иные процедуры и стандарты. Прежде всего, средневековые присяжные не были беспристрастными незнакомцами, вызванными в суд для оценки доказательств, представленных им командой оплачиваемых адвокатов. Напротив, этой группе из двенадцати-двадцати четырех мужчин среднего ранга были соседи и (скорее всего) социальные начальники жертв, в обязанности которых входило сообщать о преступлениях, произошедших в их общине с момента последнего судебного заседания. Сведения о преступной деятельности местных жителей складывались преимущественно из жалоб частных осведомителей, слухов и подозрений местных жителей; кроме того, в отличие от римского права, здесь не существовало жестких правил доказывания, которыми руководствовались присяжные заседатели как большой, так и малой инстанции при рассмотрении дел. Все, что требовалось, - это единогласный вердикт присяжных, а как он достигался, остается загадкой для историков. Учитывая легкость предъявления обвинений, неудивительно, что английские суды сочли злонамеренное обвинение достаточно серьезной проблемой, чтобы потребовать разработки специального судебного приказа и сопутствующего ему судебного процесса. Действительно, в XIII веке ложные обвинения в убийстве были популярным инструментом, используемым апелляторами (частными обвинителями) для принуждения людей к внесудебному соглашению в случае смерти, которая могла быть преступной; конечно, она могла быть и случайной, но таким образом, чтобы семья возлагала ответственность на ответчика. Стремясь получить компенсацию, а не наказание, проницательный обвинитель подает апелляцию (частное обвинение) только после того, как переговоры зашли в тупик, чтобы вернуть обидчика к продуктивному разговору. Как только они достигали соглашения, обвинитель отказывался от апелляции. Большое число апеллянтов, не доведших дело до конца, - по данным Дэниела Клермана, 57% прекратили апелляцию еще до того, как дело дошло до суда, - свидетельствует об эффективности ложного обвинения в убийстве для достижения успешного внесудебного урегулирования. Ложные апелляции стали настолько распространены, что Вестминстерский статут 1275 года ввел наказание в виде года тюремного заключения для тех, кто подал ложную апелляцию на убийство или любое другое тяжкое преступление. Такое наглое злоупотребление процессом обвинения, сильно завышающее число обвиняемых преступников, обусловливает нецелесообразность статистического сравнения средневековья и современности.

Слабые требования к формальным обвинениям в сочетании с несколько примитивным процессом расследования, основанного на мизерных ресурсах, несомненно, позволяют предположить, что некоторые из оправданных были фактически невиновны в предъявленных им обвинениях. Учитывая высокий процент бегства, те немногие, кто остался до суда, скорее всего, решили сделать это потому, что (1) они были невиновны или (2) они были виновны, но не настолько, чтобы быть приговоренными судом присяжных к смерти. В любом случае, если при статистическом анализе мы будем опираться на обвинительные заключения, а не на приговоры, мы окажемся в неудобной ситуации, с которой столкнулись Гивен и Ханавальт: "признать обвиняемого виновным, даже если он был оправдан".

Кроме того, прогресс современной медицины, несомненно, оказал существенное влияние на уровень насилия с летальным исходом. Как заметил Пол Э. Хейр в своей рецензии на книгу Гивена в 1979 г., в средневековой Англии "трупы часто появлялись в результате инцидентов, которые в наше время привели бы просто к визиту к врачу или короткому пребыванию в больнице". Вот лишь несколько чудес современного медицинского мира, которые мы воспринимаем как должное: знание теории микробов и значение хирургической гигиены, переливание крови, операции с применением анестетиков, рентгеновские и ультразвуковые технологии, антибиотики, обезболивание. Сегодня большинство людей, получивших огнестрельные или ножевые ранения, выживают, а в Средние века это было не так. Без анестетиков операции, направленные на исцеление, приводили некоторых пациентов в состояние шока. Без антибиотиков гноящиеся раны становились смертельными. Еще более проблематично то, что в медицинской теории того времени инфекция рассматривалась как ключевой этап процесса заживления. Если рана не зарастала естественным путем, английским хирургам рекомендовалось заражать ее, чтобы ускорить процесс. А как же детоубийство? Средневековый мир ничего не знал о синдроме внезапной детской смерти (СВДС), который сегодня составляет 92,6 случая на 100 тыс. живорождений в год. Филипп Гэвитт утверждает, что смерть от СВДС в эпоху позднего средневековья регулярно принимали за смерть от удушья, в которой обвиняли мокрых кормилиц. Здесь также необходимо учитывать неоднократные предупреждения средневековой церкви об опасности "наложения" (случайного удушения) ребенка. Если раньше историки рассматривали наложение как "вежливую фикцию для преднамеренного детоубийства", то в последнее время эти смерти стали рассматриваться как непреднамеренные, как побочный продукт опасности совместного сна на неровных поверхностях (соломенных кроватях), в зданиях с плохой вентиляцией. Очевидно, что различия в медицинских знаниях и технологиях сами по себе делают статистическое сравнение двух эпох нецелесообразным.

Самым большим препятствием для оценки уровня преступности (не только убийств) в средневековой Англии является тот простой факт, что мы не можем принимать средневековые обвинительные заключения за чистую монету. Частные обвинители часто прибегали к юридическим вымыслам, чтобы обойти ограничения жесткого общего права. Приведем два характерных примера:

(1) В целом тяжущиеся стороны предпочитали беспристрастное правосудие и быстрое решение королевского суда местному суду. Поэтому для того, чтобы дело рассматривалось королевскими судьями, они изощренно усиливали характер своих обвинений. Утверждение о нарушении мира короля (contra pacem), о нападении с применением силы и оружия (vi et armis) или о краже на сумму более 40 шиллингов были признанными юридическими фикциями, использовавшимися для передачи дела в